Техника игры в блинчики
Шрифт:
Ну что он мог ей ответить? Только сакраментальное…
— Circa mea pectoral multa sunt suspiria de tua pulchritudine, que me ledunt misere.
— В моей груди много вздохов по твоей красоте, которая ранит меня, — прошептал он в ответ.
— А если…? — тихо, почти невесомо: то ли нежный шепот, то ли "запах женщины", воплотившийся в мысль.
— Ave formosissima! — намек более чем прозрачен, впрочем, так ли хорошо знала Кейт тексты "Кармина Бурана", как знал их он сам?
Фон Шаунбург читал "Песни Байерна" еще в юности, благо ни латынь, ни старонемецкий не были для него препятствием, и освежил свои давние воспоминания теперь — прямо накануне премьеры во Франкфурте. Ave formosissima! Привет тебе
"Ну и кто же ты, Кейт, Елена Прекрасная или эльфийская царевна Бланшфлёр?"
Но, как оказалось, Кайзерина знала текст песен не хуже. И ситуацию понимала правильно — ведь они были в ложе не одни, — но и "в пошутить" отказать себе просто не могла.
— Елена у нас Вильда, — говорила ли она вслух, или он читал ее мысли?
— Елена у нас Вильда, а я, чур, буду колдуньей. Идет?
— Тш! — шикнула на них сидевшая справа Вильда. — Еще одно слово, и я начну ревновать, как бешеная.
Возможно, что это не шутка, — одно верно: за последний год Вильда стала совсем другой женщиной. Однако какой именно женщиной она стала не без дружеской помощи "кузины Кисси", Баст все еще не понял, и кроме того он не представлял пока, как сможет — и сможет ли вообще — допустить ее в святая святых своего двойного существования.
"Не сейчас, — подумал он с мягкой грустью, отгоняя от себя воспоминания об "испанском инциденте". — Потом. Когда-нибудь… Если вообще… Если получится… Если будет можно".
После финальной "О, Фортуна!" аплодисменты не смолкали минут пять, если не больше, хотя в толпе мелькали и весьма кислые лица.
— Entartet! — недовольно бросил какой-то незнакомый оберфюррер в полицейской форме, явно пытавшийся подражать Гиммлеру.
"Дегенеративный… Даже так!"
Впрочем, внешне Баст ничем не выдал ни своего удивления, ни тем более, чувства брезгливого презрения к этому уроду в мышиного цвета форме. Но, с другой стороны, а чего, собственно, можно ожидать здесь и сейчас, во Франкфурте-на-Майне, в июне тридцать седьмого? Благорастворение на воздусях и во человецех благоволение?
"Это навряд ли…"
Они протиснулись сквозь плотную толпу меломанов, осаждавших Орфа и его подругу Доротею. Но Баст не был знаком ни с композитором, ни с фрау Гюнтер, зато он знал дирижера.
— Добрый вечер, маэстро! — улыбнулся Баст, протягивая Ветцельсбергеру руку. — Это было впечатляюще!
— О! — поднял брови дирижер. — Герр доктор! Рад вас видеть. Так значит, вам понравилось?
— Музыка великолепна! — Себастиан пожал руку Бертелю Ветцельсбергеру, только что назначенному директором консерватории Хоха здесь, во Франкфурте. — Герр Орф умеет писать музыку, — фон Шаунбург чуть раздвинул губы в улыбке, показывая собеседнику, что шутит. — А вы, маэстро, умеете дирижировать.
— Благодарю вас, герр доктор, — было видно, что дирижер доволен похвалой человека, мнение которого ему небезразлично. — Я польщен.
Они познакомились в тридцать первом в Нюрнберге, где Ветцельсбергер руководил филармоническим оркестром при государственном оперном театре. Разумеется, Баст был несколько моложе Бертеля и, вероятно, по этой причине они так и не перешли на "ты". Однако разница в возрасте не помешала им вполне оценить друг друга. Во всяком случае, к замечаниям фон Шаунбурга на тему философии творчества и стилей исполнения немецкой музыки дирижер относился с неизменной серьезностью.
— Разрешите представить вас, маэстро, моей жене… Бертель Ветцельсбергер… — представил он дирижера Вильде. — Вильда фон Шаунбург… и моей кузине, баронессе Альбедиль-Николовой…..Ветцельсбергер… Кайзерина…
— Рад знакомству… Приятно познакомиться…
— С радостью…
А на самом деле Басту всего лишь хотелось посмотреть Карлу Орфу в глаза и попытаться понять, кем был человек, писавший такую замечательную музыку? Неужели все-таки фашистом?
Из Франкфурта выехали ночью. Решили: спать — только время
"Великое дело молодость!" — подумал мимолетно Баст, в котором Олег Ицкович никогда на самом деле не исчезал до конца, всегда оставаясь рядом, пусть иногда — когда дело требовало — и на периферии сознания.
Да, молодость лучше старости. Это бесспорная истина, но все-таки молодости не дано понять это различие по-настоящему, тем более ощутить, в чем здесь "цимес". Олег мог это сделать. И Ольга могла. Но сейчас, на ночной дороге между Эрфуртом и Айзенахом, или Веймаром и Наумбургом, — а хоть бы и между Лейпцигом и Десау! — думать о такой ерунде им и в голову не приходило. Эндоморфины, гормоны, то да се… Они были молоды, здоровы и влюблены. Счастье переполняло их сердца, а вокруг них троих, несущихся по автобану на роскошном черно-лаковом автомобиле — разворачивались, как в волшебном сне, залитые лунным светом ландшафты старой доброй Германии, и в ушах все еще звучала пронизанная странной средневековой эротичностью музыка Орфа.
Однако какие бы чувства не испытывали Баст, Вильда и Кейт, они не могли не заметить очевидного. Все дороги, ведущие к Кремницу и Дрездену, несмотря на ночь, оказались забиты колоннами военных грузовиков, а на одном из железнодорожных переездов пришлось долго стоять перед опущенным шлагбаумом, пропуская длинный эшелон с танками… Войска шли на чешскую границу и в Линц, то есть, на границу с Австрией. Война, насколько знал Баст, все еще была не очевидна, не обязательна… Во всяком случае, Гитлер воевать с чехами пока не хотел, но — и это Баст понимал лучше, чем многие другие — обстоятельства могли просто не оставить Фюреру выбора. Недавнее поражение Австрии в серии "приграничных конфликтов" и позор венгерских гонведов, откатившихся всего за сутки почти на сотню километров от собственной границы, могли отрезвить любого авантюриста. Даже фюрера германского Рейха. Аншлюс — дело решенное, ждали только результатов плебисцита в Австрии. Вернее, официального их оглашения, поскольку все уже знали, какими они будут, эти чертовы результаты. Однако, торжествуя "бескровную победу", не следовало забывать, что вместе с венской невестой Берлину придется взять и ее, невесты, приданое. А проигранная война — плохой капитал. И это тоже была простая истина, которую очень хорошо понимали по обе стороны границы.