Технофобия
Шрифт:
Следом за товарно-денежными отношениями ушли понятия государства и права. В немалой степени этому поспособствовали потрясения двадцать первого века, ответственность за которые не без оснований была возложена на власть предержащих. Самодостаточность и немногочисленность населения каждой общины, хоть технофобов, хоть синтетиков, позволяла упорядочить жизнь в ней благодаря одним лишь неписаным правилам, в частности простой истине: «где живу — не гажу, где гажу — не живу». Условие стабильности (внешнее напряжение превышает внутреннее) привело к тенденции взаимной обособленности общин и оставило в прошлом еще одно достижение цивилизации. Города оказались брошенными за ненадобностью, превращались
В целом же разделение человечества благотворно сказалось и на самом человечестве (поскольку сняло большинство социальных проблем), и на планете в целом. Техногенная нагрузка на природную среду снизилась до минимума, следом начала сокращаться и популяционная нагрузка. Среди технофобов это, последнее, было обусловлено тяжелым трудом, недоступностью медицинской помощи, а также несоблюдением норм гигиены. К тому же собранного урожая не всем и не всегда хватало, чтобы прокормиться. Смертность возросла примерно на порядок, между общинами вспыхнула серия конфликтов, правда, кратковременных. В полном соответствии с законом естественного отбора, выжило наиболее приспособленное меньшинство. Те, кому хватало сил и трудолюбия произвести достаточно пищи и отбиться от посягательств менее успешных соседей.
Не все было гладко и среди тех, кто выбрал искусственную среду. Уже на третьем поколении (примерно конец двадцать второго — начало двадцать третьего века) эпидемия техногенных катастроф вывела из строя около шестидесяти процентов модулей, обрекая их обитателей на вымирание. Оказалось, что ни одна, даже самая совершенная и самоуправляющаяся, техника не гарантирует безаварийное функционирование. В ответ, пусть и не сразу, из относительно однородного общества искусственной среды выделилась новая социальная группа, представителей которой прозвали мастерами. Они получили право, а, вернее, обязанность в случае необходимости вмешиваться в ход работы устройств модуля для предотвращения выхода его из строя.
Уф! Я стаскивал сенсоры со, свежевыбритой и опухшей от новых сведений, головы. Первое, вводное занятие было закончено. Кстати, я понял, причину отсутствия волос на головах мастеров. Это не какая-то пакостная мутация, и уж точно не сектантский атрибут (как у кришнаитов). Просто волосы являются дополнительным препятствием для контакта сенсоров с головным мозгом. А без подключения своей головы к техническим устройствам через эти дурацкие проводки нечего и думать об управлении вышеназванными техническими устройствами. Мыши-клавиатуры, микрофоны, рычажки-кнопочки и прочие устройства-посредники давно ушли в прошлое. А вот провода, при всем своем неудобстве, стоят насмерть. И я даже догадываюсь, почему.
Беспроводные устройства, все эти пульты и мобильные телефоны — по большому счету те же посредники, не отличающиеся принципиально от банальной клавиатуры. При их использовании нужно «работать руками», чего ужасно не любят «белые воротнички» (они же «офисный планктон»), которые, если верить только что прослушанному мной краткому курсу истории, и стали социальной основой этой цивилизации. В этих условиях единственной реальной альтернативой проводкам становится вживление беспроводного передатчика непосредственно в мозг. На это, как я понял, мои потомки так и не решились.
Есть, конечно, исключение, или, точнее, переходная модель. Шлем бойца — это и энное количество крошечных устройств, и сплошной (на всю внутреннюю поверхность контакта с головой) сенсор, и беспроводной передатчик для связи с базой.
Но никаких устройств внутри себя! Биологические человек (мутанты не в счет), как я понял, остался прежним. Мои современники, представлявшие себе человека далекого будущего этаким киборгом, наполовину и больше состоящим из электронных протезов, были бы очень разочарованы.
Вопросы, вопросы, вопросы! Глупо было думать, что с увеличением моих знаний о человечестве трехтысячного года, вопросов будет меньше… То ли Платон, то ли Аристотель, в ответ на высказанную одним своим учеником зависть к его знаниям, нарисовал два круга, один большой, другой маленький. Да, внутри большого круга места больше, но, во-первых, по сравнению с окружающим его пространством эта разница почти незаметна, а во-вторых, больше становится и граница круга — то есть рубеж между знанием и незнанием, неудовлетворенный интерес, или, проще говоря, вопрос. И сказал он ученику что-то вроде: «я знаю больше тебя, но и не знаю я из-за этого тоже больше». В этом контексте Платону (или Аристотелю) вторит некий бандит, чье имя и происхождение история не сохранила.
«Меньше знаешь — крепче спишь». А попадавшиеся мне на жизненном пути люди, спокойные и уверенные в том, что «все знают», а вернее, не имеют проблемы незнания, люди, которые не мучаются от километровой очереди вопросов, что ожидают решения — все они оказывались далеко не Эйнштейнами, Платонами, или Аристотелями.
Я, хоть и не Платон, а вопросов у меня хватает. Например, из «краткого курса» истории мастеров совершенно не понятно, как человечество докатилось до такой жизни. Я говорю об играх-«стрелялках» с живыми мишенями и бессмертием в активе. Ну и таким следствием из бессмертия, как размежевание между полами. История ведь заканчивается двадцать третьим веком, эпидемией техногенных катастроф и появлением мастеров как профессии. С тех пор прошло почти восемь столетий — нехилый промежуток времени, даже по историческим меркам. И что?
А ничего. Во всяком случае, даже приблизительных сведений о переходном периоде между эпохой первых модулей и нынешним положением дел мне на этом ознакомительном курсе сообщено не было. Причины? Ну, на недостаток информации, характерный для периодов смуты, жаловаться в данном случае грешно. Катаклизмы не действуют так избирательно, чтобы «зачистить» одну, конкретную эпоху, это я говорю как гражданин страны, этих катаклизмов пережившей — воз и тележку. Взять тех же большевиков, которые поступили с точностью до наоборот: выпячивая события семнадцатого года и последующих лет, историю дореволюционной России, напротив, кастрировали. А здесь… Даже о «темном» двадцать первом веке с его «недостатком достоверной информации» известно больше, чем о периоде после появления мастеров. Представьте себе советский учебник отечественной истории, где эта самая история ярко и подробно раскрыта вплоть до Великого Октября, а опосля — ограничиваемся общими фразами. Ни тебе первых пятилеток, ни подвигов Великой Отечественной. Хорошо, если автора такого «учебника» просто отчихвостят в высоких кабинетах.
Можно, конечно, предположить, что до современного периода, где я и нахожусь, на этом (все-таки первом) занятии просто не дошло. Как говорится, все по порядку. Но вопросы все равно остаются. Например, откуда мастера знают о рефрижераторе для клиентов «Фростмэна»? И почему называют его «Пантеоном»? И, конечно же, как этот самый Пантеон умудрился простоять черт знает сколько, не приходя, в отличие от самого города, в негодность?
Вопросы, вопросы. Я надеялся получить ответы на них позже. А пока (эта привычка осталась со студенческих лет), мой организм, получив изрядную пищу для ума, возжелал насытиться сам. И, дабы удовлетворить эту его потребность, я отправился в столовую базы.