Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Шрифт:
Используя апокалиптическую образность для исследования инфраструктуры информационного века, братья Лалонды и им подобные не просто выражают бессилие, тревогу и страх, ощущаемые гражданами постмодернистского мира. Их пророческая паранойя вскрывает пресыщенную веру в то, что современная технологическая метаморфоза повседневной социальной реальности — это обычное дело. Их безумными глазами мы видим, с какой готовностью мы отдали наши незначительные свободы во имя безопасности, эффективности и комфорта — и насколько в действительности у нас мало выбора. С каждой электронной сделкой мы проектируем свою идентичность в виртуальный лабиринт взаимосвязанных баз данных, переполненных финансовой, медицинской, юридической и туристической информацией. Используя кредитные карты и карты идентификации личности, электронную продажу билетов и автоматическую оплату дорог, мы сегодня оставляем «хлебные крошки» битов на каждой тропинке, по которой проходим.
Даже если созданный братьями Лалондами образ Большого Брата с крыльями летучей мыши кажется смехотворным преувеличением, их озабоченность нашей бесчеловечной виртуальной экономикой таковым не является. С крахом Советской империи и демонтажем прежних тоталитарных
Мрачная картина системы последних дней явно представляет глобализацию под иным мифическим углом, нежели теория разума Геи, и ее характерные черты стоит иметь в виду в условиях, когда механизмы капитализма проникают в каждую складку и щелку планеты — на дно глубокого моря, в коммунистическую крепость Китая, в гены растений и народов тропических лесов. Сегодня стало ясно, что прибыль, а не космическая эволюция является движущим духом планетаризации — ее главной метафорой, ее всемогущей и универсальной истиной. По мере того как технологика рынка все больше заражает все сферы человеческого существования, от политики до образования и семьи, и обретает беспрецедентную власть. Границы времени и пространства, которые когда-то сдерживали потребности рынка, растворяются в окружающем силиконовом море, информационная технология распространяет империю конкурентного труда во все уголки и щелочки нашей личной жизни. Идея идиллических рекламных роликов, показывающих людей, отдыхающих на тропических пляжах с ноутбуками и сотовыми телефонами, проста и деспотична: мы свободны и удовлетворены только тогда, когда мы остаемся в Сети, в расписании, на телефоне. Как считает философ Жиль Делёз, дисциплинарный паноптикон Фуко уже был вытеснен более агрессивной и непрерывно изменяющейся формой принуждения: «Рыночная операция сейчас является инструментом социального контроля и формирует дерзкое племя наших господ. Контроль краткосрочен и имеет быстрые темпы оборота, но он также продолжителен и беспределен… Человек — это уже не человек в заключении, но человек в долгу»258.
Обогащая миллионы, всемирная экономическая поляризация, порождению которой способствовал электронный капитал, может оказаться пагубной для человечества в целом, особенно для той половины населения, которая никогда не снимала трубку телефона. Во всех обществах растущий разрыв между бедными и богатыми приобрел такую неофеодальную напряженность, что некоторые мрачные пророки окрестили наше будущее Новым Средневековьем. Социальные критики обращают наше внимание на мрачнеющий пейзаж внутригородского упадка, социального распада и бандитского капитализма в России и других странах Восточной Европы. В развитых странах с трудом завоеванные условия труда и сеть социальной безопасности подрываются во имя эффективности и прибыли, в то время как развивающиеся страны сталкиваются с бурным ростом городских трущоб, настолько грязных, что гнетущая нищета деревенской жизни кажется почти средиземноморским отелем. Несмотря на то что многие крепкие предприниматели способны пробиться и «оседлать хаос», выгоду от глобализации получают главным образом электронные избранники, которых Артур Крокер называет «виртуальным классом»: транснациональная элита олигархов, так мало связанная с местной культурой, реальными работниками или конкретной экосистемой, что они могли бы с таким же успехом жить на орбите — или по крайней мере в огороженной, охраняемой частным образом и полностью опутанной проводами крепости. Не нужно быть научным фантастом или мрачным футурологом, чтобы представить, насколько пугающим может стать это непостоянное, недемократическое и глубоко неуравновешенное состояние.
Конечно, нетрудно быть сбитым с толку зловещим образом Нового Мирового Порядка, с его властителями умов и управляемыми киборгами, не говоря о уже стереотипном призраке глобальной мультинациональной корпорации. Многие прагматики утверждают, что глобальные торговые договоры, такие как Генеральное соглашение о торговле и тарифах, Североамериканская ассоциация свободной торговли и Маастрихтский договор, не предвещают ничего более ужасного, чем «МакМир», описанный Бенджамином Р. Барбером: пластиковое чистилище глобальных торговых сетей, фаст-фуда, кабельного телевидения, компакт-дисков, автострад, факсов, рекламных щитов, синих джинсов, сотовых телефонов и компьютерных мониторов. Учитывая ужасы геноцида, которыми был отмечен XX век, можно предположить, что есть худшие варианты планетарной судьбы, чем оказаться внутри глобального торгового центра лишенных корней космополитов, настроенных больше на потребление, нежели на конфликт. Более века назад, когда промышленный капитализм был близок к тому, чтобы торжествовать победу, а канонерки Запада сдерживали неугомонных туземцев, один из постоянных авторов журнала Cosmopolitan писал:
Сегодня жители этой планеты быстро приближаются к состоянию гомогенного народа, все социальные, политические и коммерческие интересы которого одинаковы. Благодаря неограниченным возможностям
Нет необходимости говорить, что эта торговая семья — белая, городская и западная по своей сути, и ее глобальное господство зависит от экстраординарной жестокости и расизма колониальных режимов. Однако ключевое слово здесь — «гомогенный», термин воистину пророческий, предрекающий выравнивающее действие, которое современный глобальный торговый центр оказывает на бесчисленные жизненные миры человечества. То, что возбуждало автора журнала — возможность путешествовать повсюду, никогда не покидая дом, — вселяет во многих из нас ужас, поскольку это «повсюду» все больше ощущается как «нигде», как необъятный лабиринт торговых сетей, торговых центров и залов крупных аэропортов.
Способна ли сама планета справиться с глобализацией — это другой вопрос. Любой серьезный наблюдатель должен поставить под вопрос ее способность выдержать нашу добывающую, промышленную и сельскохозяйственную деятельность, наш уровень потребления и наши близорукие атаки на биосферу. Все лучшие товары в мире не могут компенсировать будущее, которое сулит вымирание растений и живых существ, разрушение пахотного слоя почвы и исчезновение тропических лесов, обилие напичканных пестицидами монокультур и разработанных в лаборатории пищевых монстров и климатическую нестабильность, вызванную глобальным потеплением. И хотя глобализация может привести некоторые социальные группы и регионы к относительному богатству, это процветание может оказаться экологической бомбой замедленного действия, если западная модель безудержного потребления будет просто воспроизведена в глобальном масштабе. Конечно, глобализация сопровождалась также растущим осознанием биофизических пределов, нарушение которых может вывести из строя космический корабль «Земля». Людям во всем мире открывается более широкая сфера жизни, которой человек не может избежать и которую он не может себе позволить игнорировать. К сожалению, международные экологические конференции, кажется, до сих пор не в состоянии выработать волю к самостоятельному управлению, даже когда всемирные регулирующие организации, такие как ВТО, отказываются от прогрессивных экологических стандартов многих западных стран во имя «ограничения торговли». Глобальная экономика создала еще более благоприятный климат для того, чтобы алчные мультинационалисты и коррумпированные местные чиновники наращивали темпы расхищения, как раз потому, что они действуют в международном масштабе, который почти невозможно регулировать. Хотя некоторые полагают, что передовые технологии ворвутся, подобно Супермену, чтобы спасти нашу эпоху, многие из уже существующих «мягких» технологических решений экологических проблем остаются неиспользованными из-за корпоративного сопротивления и политической инерции.
Один из парадоксов подъема экологической мысли состоит в том, что ее органические модели и холистические метафоры используются также для того, чтобы оправдать крайности ничем не ограниченного глобального рынка и его технологические инструменты. Многие технолибералы и сторонники «новой экономики» поддерживают своеобразный «рыночный анимизм», который приобретает очертания неодарвинизма. Используя язык теории систем и нелинейных свойств, рассмотренный выше, эти энтузиасты представляют себе самоорганизующуюся и бесконечно расширяющуюся экономику, построенную на петлях обратной связи, симбиотических технологиях, децентрализованном управлении, потоках органической информации и, конечно, на отсутствии «искусственного» вмешательства государств и регулятивных механизмов. Как убедительно сформулировал это Джон Перри Барлоу в письме на лист рассылки nettime:
Природа сама по себе — это система свободного рынка. Тропический лес — это неплановая экономика, как и коралловый риф. Различие между экономикой, классифицирующей информацию и энергию в фотонах, и экономикой, классифицирующей информацию и энергию в долларах, на мой взгляд, незначительно. Экономика — это экология.
Британский критик Ричард Барбрук называет этот род риторики «мистическим позитивизмом», потому что его обращение к космическим силам выражается в научных терминах. Барбрук указывает, что гимны экономике кораллового рифа не только затемняют манипулятивную власть финансовых элит, но и игнорируют чрезвычайно продуктивную роль, которую могут играть и действительно играют государства, регулирующие организации и другие рационализированные общественные институты. Природу нельзя винить в быстром и решительном распространении неолиберальных рыночных экономик в мире после холодной войны, как если бы мировой капитал представлялсобой джунгли, наконец упраздняющие архаические кровавые храмы национальных государств. Многие страны, перекошенная экономика которых предстает сегодня алчным глазам мировых инвесторов, пришли к такому состоянию вследствие совершенно искусственной долговой политики; один раз попав в рабство к таким международным организациям, как Всемирный банк и МВФ, правительства многих развивающихся стран, как правило, были вынуждены согласиться с неолиберальной рыночной политикой, которая во многих случаях набивает карманы международного банковского сообщества, вместо того чтобы заниматься социальными, политическими и экологическими потребностями той страны, о которой идет речь.
Но возможно, рыночные анимисты и правы. Возможно, глобальная экономика в каком-то смысле живая, и неоспоримая креативность и пластичность рынка и его способность приносить прибыль свидетельствуют о нелинейных свойствах необиологической эволюции. В конце концов, проценты всегда были своего рода искусственной жизнью. Даже Фома Аквинский, живший в эпоху, когда ростовщичество считалось грехом, признавал, что «своего рода рождение имеет место, когда деньги вырастают из [других] денег». Конечно, Аквинат не принял бы динамическое неравновесие социально-экономических трансформаций современности, которые показались бы ему извращенными. Он считал, что способность денег к самоумножению «особенно противна Природе, потому что в согласии с природой деньги должны вырастать из естественных товаров, а не из самих денег»260.