Текила-любовь
Шрифт:
В дверь постучали. Час дня. Так рано приехать из универа мог только раздолбай Васильев. Андрей открыл дверь. Да, так оно и есть.
– Мы клад в шкафу ищем, – говорил Андрей. – Если хочешь, помогай. Хотя мы уже почти закончили. Осталось запихать всё в мешки и выбросить.
– Андрюха, Андрюха… – вздыхал Димка и качал головой. – Что б вы без меня делали! Да, Анька?
– Да, Васич, без тебя никак… – задумчиво ответила Анька, не вылезая из шкафа. – Что это?
– Где? – не понял Андрей и подбежал к ней.
Анька выпрямилась, держа в руках странный рулон бумаги, вслед за которым с полки упала мятая зелёная тетрадь, искаляканная детской рукой, – Анька брала её у Насти ещё в начале осени, списать пару лекций. Рулон был мятым и серым, ошмётки пыли медленно падали на пол. Она брезгливо развернула его, и её глаза застыли на месте, будто она увидела в книжном магазине новую колоду «Таро», которой у неё еще нет. Три старых, чуть пожелтевших со временем рисунка – два с голыми девушками, а один – с детьми у моря. Димка отдал их Аньке больше двух лет назад, а когда она переехала жить к Андрею, взяла их с собой – кинула в пакет с тетрадями и напрочь забыла о них. И вдруг при уборке – наткнулась. Неизвестно, сколько бы они ещё тут пролежали, не задумай Анька порыться в собственных вещах!.. Она помнила, как Димка показал их ей. Тогда ему казалось, что он разучился рисовать. Тела тех двух девушек вышли безупречно – чтоб нарисовать грудь и бедра много мозгов не надо, но вот лица… – с лицами в тот раз Димке не повезло. К телам Катечки и Юльки будто были подрисованы чужие лица. Одинаковые чужие лица!
– Что там? – спросил Димка, непонимающе глядя с кровати то на Аньку, то на Андрея.
– Тут твои рисунки, Васич… – тихо произнесла Анька, не отрывая глаз от листа бумаги. – Те самые, что ты мне отдал на втором курсе.
– И что? – не понял он.
– Да ничего… – вздохнула Анька.
– Красивая… – прошептал Андрей, подмигнув ему.
– Кто красивая? – рассмеялся Димка. – Хватит говорить загадками! Юлька, что ли?
Последний рисунок с детьми Анька отложила в сторону, первый дала Андрею, а второй оставила себе. Они переглянулись:
– Покажем ему? – спросила Аня Андрея.
– Да, Веснушка, он должен это видеть, – кивнул ей Андрей.
– Какие-то вы сегодня странные… – Димка смотрел на них, как на идиотов, и усмехался. – Чего это вы задумали?
Андрей и Аня молча повернули рисунки к Диме.
Димка старался реже появляться дома. В будни это было просто, а в пятницу и в выходные приходилось выкручиваться. В магазине на первом этаже у холодильника с газированной водой стояла невысокая девушка в солнечных очках. Длинные чёрные волосы с еле заметным вишнёвым отливом. Её одежда и обувь были совсем обычными, не выделяющимися, но, даже несмотря на это, девушка выглядела как будто нарисованной. Всё вокруг реальное, жизненное, а она – картинка, рисунок, что-то волшебное и неземное, что трудно объяснить.
Девушка сняла очки и повернулась к продавцу:
– Апельсиновый сок.
Картинка оказалась Настей, ещё более похорошевшей за это время. Три с лишним месяца.
– Настя? – нерешительно позвал он, перекладывая из руки в руку банку «Невского». Она обернулась, и её чёрные глаза просияли ему навстречу так, что мурашки пробежали по всему телу. Димка уже был готов смириться с тем, что Настя ушла не только из универа, но и из его жизни, – как тут она появляется и опять путает ему все планы!
– Привет! – сказала она и улыбнулась.
Он предполагал всякое: что она справедливо наговорит ему неприятных вещей, или просто пройдёт мимо, сделав вид, что не знает его, или просто будет сквозь зубы отвечать на его вопросы – как обычно говорили его брошенные девушки. А Настя… как будто ничего и не было!.. Будто всё отлично!..
– Привет, – ответил он, отводя глаза и думая, что сказать. – Как дела?
– Отлично, – ответила Настя.
– Может, посидим где-нибудь?
– Я не против, – улыбнулась она.
– Тебе Анька не рассказывала, как мы Андрюхин день рождения отмечали?
– Нет, мы очень редко виделись эти три месяца. Расскажешь?
– Да. В общем, мы пошли на каток в парк Горького, решили покататься. С собой взяли глинтвейн.
– Глинтвейн? Он же остынет…
– Нет, у нас он был в двухлитровом термосе!.. На катке нельзя было пить, и мы пошли в лес. Там рядом есть. Прямо на коньках.
– Не взяли обувь, чтоб переодеть? Прикольно…
– Да. В лесу долго пили пиво. Ты представляешь, шесть нетрезвых парней бродят по лесу, по снегу на коньках!..
У неё тот же смех, но что-то изменилось. Она стала другой. Немного, но всё же другой. Теперь она смотрит по-другому и почему-то… то ли смущается, то ли стесняется его.
– А потом нашли какой-то маленький бар, сели там и выпили пару бутылок бренди. Короче, все нализались до поросячьего визга и пошли по домам.
Димка привёл её в «Симбад». Странно. Почему она отказалась от пива?
– Ты надолго здесь? – спросил Димка, пытаясь быть равнодушным.
– Я бы и не уехала отсюда, а теперь не знаю, что буду делать. Сдам сессию, если получится, заберу документы и переведусь, наверное. Если не сдам, всё равно переведусь, хоть и потеряю год. Дим, не спрашивай меня об этом. Я не хочу об этом говорить. Извини. Давай поговорим о чём-нибудь другом. Как Катя?
– Нормально…
Повисло молчание. Настя ни разу не посмотрела ему в глаза – всё время куда-то в сторону, будто искала предлог, чтобы сбежать. Он знал, что ему будет тяжело, но не думал, что настолько… Любая мысль о ней причиняла боль, каждое холодное слово этого, никому не нужного, диалога…
– А помнишь, как мы кидали бутылки с балкона? – вдруг спросил Димка.
Настя вздохнула и, ничего не ответив, молча ушла в сторону одиннадцатого блока.
В следующий раз он встретил её через неделю, когда сдал зачёт по летней практике. В зачётке, в графе «в качестве кого работал», аккуратным почерком дяди Ромы было выведено слово «слесарь». Дима спускался по лестнице с Кристиной и Юлей. Шутил, смеялся, поддевал – как было всегда.
– Давай-давай! – говорил он Кристине. – Это резец называется!.. Вы до Ленинского идёте?
– Да, – ответили девочки. – Пешком.
– Я тоже. А где Юлька?
На первом этаже он увидел Настю, и весёлая беззаботная маска, которую он так отчаянно пытался натянуть себе на лицо, упала. Глядя на тёмные волосы, аккуратно собранные в хвост, на голые руки, на загорелую полоску кожи над джинсами, всё внутри сжималось от любви. Бессильной, отчаянной и потерянной. Чем больше он запрещал себе думать о ней, тем сильнее хотел её, хотел быть рядом. Так сильно, что начинало постепенно отходить на второй план то, что она – его сестра, и то, что это аморально. Стоило об этом подумать, как голова начинала дико болеть, а сердце странно покалывать. Подобных эмоций не вызывала ни одна девушка, ни одна не понимала его так, ни одна не чувствовала его, как Настя.