Телефон
Шрифт:
Гл. редактор Дж. Оддо Бонафеде
15 февраля 1892
Прошлой ночью неизвестные злоумышленники проникли в помещение, где господин Филиппо Дженуарди, житель Вигаты, держал самобежный экипаж «Панар», способный развивать скорость свыше двадцати километров в час, и подожгли машину, а также находившийся в помещении карбид кальция, служивший для получения ацетилена, чтобы зажигать задние
Машина сгорела.
Сообщая о поджоге, газета обращает внимание читателей на следующее обстоятельство: это был единственный на нашем острове экземпляр средства передвижения, которому суждено в недалеком будущем революционизировать виды сообщения в мире.
Управление Общественной Безопасности и Королевские Карабинеры ведут расследование с целью выявления лиц, виновных в совершении акта вандализма.
Говорят (4)
— Командор Парринелло! Спасибо, что пришли.
— Это мой долг, господин квестор.
— Как его превосходительство?
— Забинтован не хуже мумии. Это надолго.
— Инспектор уехал?
— Да, вчера. Въедливый тип. Дотошный. Говорят, учинил длинный допрос супрефекту Бивоны. Думаю, добром это не кончится.
— Для префекта, если я вас правильно понял?
— Нет. Для супрефекта.
— Полноте, командор!
— Согласитесь, его превосходительству повезло. Благодаря тому, что в результате падения господин префект не может ни говорить, ни писать, ему не пришлось ни говорить, ни писать. А потому никаких чисел, никакого пустословия, никакого раздувания проблемы смутьянов, как он их называет. В глазах инспектора Коломботто-Россо, наш Марашанно остался беднягой, получившим увечье. К тому же в префектуре все было в полном порядке, я сам об этом позаботился. Чтобы сохранить лицо, Коломботто-Россо сделал несколько незначительных замечаний. А в оправдание дорожных и других расходов, связанных с приездом сюда, он потребует голову супрефекта, сочинившего донос на своего начальника.
— Вы хотите сказать, что мы должны терпеть в префектуре полоумного, которому место в сумасшедшем доме? Терпеть Марашанно, когда мне докладывают об опасности крестьянских волнений!
— Что вам сказать, господин квестор? Выходит, так.
— Послушайте, командор, вы, думаю, уже поняли, что перед вами человек, который спит с прислугой.
— Ничего я не понял. В любом случае это ваше личное дело.
— Да нет же, Парринелло, это такое выражение. В наших краях оно означает: люблю говорить ясно.
— Прошу прощения, не знал.
— Так вот я хотел вам сказать, что получил два письма. Одно от друга — он в Министерстве работает. Я ему тут вопросик послал, и он ответил. У Марашанно никогда не было жены — ни первой, которая якобы умерла, ни второй, якобы сбежавшей с любовником. Марашанно холостяк. Я вижу, вас это не удивило.
— Я это подозревал.
— Неужели?
— Я часто бывал в квартире его превосходительства на верхнем этаже префектуры. Сразу видно, человек привык жить бобылем — кажется, это так называется. Иной раз…
— …вам его было жалко.
— Он был похож на брошенную собаку. Такое же впечатление создалось у моей жены в
— …вы и полили лестницу оливковым маслом.
— Вы сами понимаете, что говорите?!
— Я же вам сказал, что сплю с прислугой. Не забыли?
— Можете спать хоть с драной кошкой, мне на это насрать. Но вы не смеете…
— Смею. Послушайте. Я получил анонимное письмо. Автор письма, который наверняка имеет отношение к префектуре, утверждает, что его превосходительство префект Марашанно упал не случайно, а поскользнулся: лестничная площадка и две первых ступеньки были политы оливковым маслом.
— А в этом чертовом письме не сказано, кто это сделал?
— Имен там нет.
— Вот видите? Ваше подозрение на мой счет просто оскорбительно!
— Командор, вы забываете, что я прежде всего полицейский. А посему я бы вас попросил. Подозрение, что его превосходительству господину префекту помогли упасть, возникло у меня еще до анонимного письма. Смотрите, какое совпадение! Утром объявляют об инспекции, а днем, в результате падения, состояние его превосходительства не позволяет ему говорить и писать. По-вашему, кто — провидение переломало ему кости, но при этом спасло карьеру? Бросьте! Минуту назад вы сами себя выдали, разве нет? Ваши слова о жалости к Марашанно — лучше всякого признания! А вы не подумали, что бедняга может сломать шею?
— Мы подумали, господин квестор.
— Кто это «мы»?
— Я и моя жена. Поэтому она тут же побежала в церковь и сделала богатое пожертвование святому Калоджеро, объяснив ему, что я действую во благо.
— Вы это серьезно?
— Мы верим в святого Калоджеро, господин квестор. И как видите… Короче говоря, я в ваших руках, скажите, что я должен делать, и я сделаю все — от самодоноса до отставки.
— Не смешите меня. Вот, возьмите. Это анонимное письмо, о котором я говорил. Изучите его хорошенько, может, вам удастся установить автора: почерк изменен довольно неуклюже. Искренне рад был встрече, командор Парринелло. И передайте привет вашей любезной супруге, с которой я не имею удовольствия быть знакомым.
— Окажите мне честь, господин квестор, пожалуйте в один из ближайших вечеров на ужин.
— Да как ты посмел сюда явиться? Бесстыжая твоя рожа! Вон из моего дома!
— Синьор Джилиберто, выслушайте меня…
— А ху-ху не хо-хо, синьор Дженуарди? Убирайся или я вызову карабинеров!
— Ладно, ухожу. Вам напишет мой адвокат.
— Адвокат? Какой еще адвокат? Чья бы корова мычала… Если кто и должен был о законе вспомнить, так это я. Нет, вы только посмотрите на эту рожу! После женитьбы он переезжает сюда, на улицу Единства Италии, живет в соседней квартире, можно подумать, что он по уши влюблен в жену, если по ночам моя супруга уши вынуждена затыкать, чтобы не слышать, чем они занимаются в постели, а вместо этого…