Телемак
Шрифт:
– Мандурияне, – говорил он, – сетуют не без причины и вправе требовать возмездия за претерпенные обиды. Но с другой стороны, было бы несправедливо, если бы греки, здесь водворившиеся, были подозреваемы и ненавидимы древними туземцами. Греки, напротив того, должны сами жить во взаимном согласии, а у других быть в уважении, но не переступать пределов умеренности и никогда не посягать на соседние земли. Идоменей был несчастлив, навлек на себя подозрение. Страх ваш легко рассеять. Телемак и я, мы оба порука, залог вам в правоте чистосердечных намерений Идоменеевых, останемся у вас до совершенного исполнения всех с вами условий. Мандурияне! – громогласно продолжал он. – Вы раздражены внезапным нашествием критян, которые, овладев переходами через порубежные горы, открыли себе тем свободный во всякое время путь в вашу землю, куда вы удалились, уступив им берег моря. Места, укрепленные бойницами и занятые критскими войсками, главная причина распри и ополчения. Скажите, имеете ли вы сверх того неудовольствия?
Тогда вождь мандурийский, став перед собранием, говорил:
– Чего мы не делали, чтобы избегнуть пролития крови? Боги свидетели, что мы тогда уже только оставили мирные свои хижины, когда наглое властолюбие критян и невозможность полагаться на их клятвы отняли у нас всю надежду сохранить мир и согласие. Народ необузданный насильственно довел нас до ужаснейшей крайности обнажить меч и ценой крови купить безопасность. Пока перевалы в горах останутся в их власти, до той поры мы не перестанем бояться их замысла присвоить себе нашу землю, наложить на нас иго. Если бы они искренно желали жить с соседями в добром согласии, удовольствовались бы тем, что мы отдали им беспрекословно; не дорожили бы столько местами, открывающими им путь в чужую область, если бы виды их властолюбия не простирались на нашу свободу. Но ты не знаешь их, мудрый старец! Мы заплатили за свой опыт великими бедствиями. О муж, возлюбленный богами! Не полагай преграды справедливой и неизбежной войне, без которой Гесперия никогда не достигнет прочного мира. Народ неблагодарный, вероломный и кровожадный! Боги в гневе послали тебя смутить наши мирные дни, наказать нас за преступления. Но боги отмщения! Вы, наказав нас, обратите и на врагов наших меч правосудия.
Сказал – и все собрание всколебалось. Марс и Беллона, казалось, переходили из строя в строй, зажигая в сердцах угасавшее пламя. Ментор продолжал:
– Если бы я ограничивался одними обещаниями, слова мои вы могли бы отвергнуть. Но я представляю вам то, что несомненно, что у вас перед глазами. Если Телемакия – залог для вас недостаточный, вы получите сверх того двенадцать витязей критских, отличных родом и доблестью. Но по справедливости вы должны представить взаимный залог. Идоменей, желая искренно мира, не желает его от страха, по малодушию; хочет мира, как и вы, по внушению истинной мудрости, по кроткой умеренности, а не по любви к праздной и суетной жизни и не по робкому унынию перед лицом неразлучных с войной опасностей; он готов победить или погибнуть, но предпочитает мир громким победам; вменяя себе в посрамление страх быть побежденным, он боится быть несправедливым, пав, не стыдится встать; предлагая вам мир с мечом в руке, он не мыслит предписывать вам законов с гордой властью: насильственный мир он отвергает, а ищет мира такого, который удовлетворил бы все стороны, мог бы пресечь всякую зависть, погасить всякое мщение, истребить все подозрения. Словом, Идоменей исполнен чувств, каких, без сомнения, вы сами ему желаете. Остается убедить вас в правоте его намерений, если приклоните к словам моим слух и внимание с духом спокойным и беспристрастным.
Народы, одушевленные мужеством! Вожди, славные мудростью, сильные единомыслием! Внемлите моим предложениям от лица Идоменея. Справедливость равно возбраняет ему посягать на соседние, а соседям на его земли. Он согласен вверить пути через горы со всеми укреплениями постороннему войску. Нестор! И ты, Филоктет! Вы греки, но, обнажив меч на Идоменея, не можете быть подозреваемы в пристрастном к нему доброхотстве. Желаний ваших один предел – общий мир и свобода Гесперии. Будьте вы стражами, блюстителями мест, подавших повод к раздору и брани. Собственная ваша польза равно требует от вас оградить от мщения древних народов Гесперии Салент, юный город, подобный вашим городам, греками основанный, и положить преграду Идоменею в замыслах его на земли соседственные. Блюдите между ними равновесие и, вместо того чтобы вносить меч и огонь в сердце единокровного племени, взыщите славы быть судиями судьбы народов. Чего бы еще и желать, скажете вы, после таких условий – с уверенностью, что Идоменей исполнит их ненарушимо? Я успокою ваше сомненье.
Для взаимной безопасности обе стороны представят заложников на все то время, пока укрепления не будут отданы вам в охранение. Когда же благосостояние всей Гесперии, Салента, самого Идоменея будет в вашей власти – престанет ли тогда ваше неудовольствие? Кого еще можете вы опасаться? Разве самих себя? Вы не смеете положиться на Идоменея, а он так далек от всякой хитрости, что готов отдать вам себя в руки. Так! Он хочет вверить вам покой, жизнь, свободу народа своего и свою собственную. Если вы нелестно желаете прочного, выгодного мира – он в вашей воле, и нет вам повода воспрекословить. Не думайте, еще повторю, что эти предложения страх исторгает у Идоменея: одна мудрость и справедливость внушают ему мирные чувства без всякой заботы о том, не вмените ли вы ему доблестного подвига в слабость. Он преткнулся, но, предлагая вам мир, находит славу в признании своего преткновения. Надеяться прикрыть свои погрешности упорной гордостью и высокомерием свойственно тщеславию, малодушию, грубому неведению собственной пользы. Признающий перед врагом свое заблуждение, готовый исправить упущенное тем самым показывает, что он уже выше заблуждения и что такая мудрость и победа над собой обратятся врагу его в пагубу, если он не взыщет мира. Страшитесь дать право Идоменею возложить взаимно на вас вину. Мир и справедливость, отвергнутые, не останутся без отмщения. Тот самый гнев богов, который угрожал Идоменею, тогда на вас обратится. Телемак и я, мы ополчимся за правое дело. Боги Олимпа и Тартара! Будьте свидетелями справедливых моих предложений!
Так говоря, Ментор поднял руку и показал союзным войскам масличную ветвь, предвестницу мира. Вожди, изумленные, ослеплялись лучезарным, божественным в очах его светом Он стоял с величием, с властью, пред которыми слабая тень – все величие смертных. Пленительная сила речи его, столь же кроткой, сколь могущественной, восхищала сердца, подобно тем волшебным глаголам, которые внезапно, в глубоком безмолвии ночи, останавливают луну и звезды на тверди небесной, смиряют разъяренное море, укрощают бури и волны, останавливают течение быстрых рек.
Посреди озлобленных народов Ментор был как некогда Вакх между тиграми, когда они, забыв свою лютость, увлекаемые чародейственной силой нежных звуков его голоса, приходили лизать ему ноги и изъявлять покорность резвыми ласками. Рать несметная смолкла. Вожди, побежденные словом мудрого мужа, в недоумении глазами друг друга спрашивали, кто он; войска, не отводя от него взора, стояли, как пораженные, никто не смел открыть уст в ожидании, не станет ли он еще говорить, от страха проронить малейший звук его голоса; все чувствовали совершенную, не требующую дополнения истину его речи, но все хотели еще его слушать: каждое слово его входило в сердца, сердца отвечали ему любовью и доверием, все ловили и в сердцах слагали до последнего, исходившего из уст его слова.
Наконец, по долговременном молчании, поднялся шум, из строя в строй переходивший, не стропотный шум рати, волнуемой негодованием, но тихий и благовестный. Прояснились грозные лица. Раздраженные мандурияне не понимали, отчего из рук у них оружие падало. Свирепый
Фалант и его лакедемоняне, смягчившись, сами дивились в себе вдохновению кротости. Стали слышны со всех сторон воздыхания о мире. Филоктет, научившись от бедствий любви к человечеству, прослезился. Нестор в восторге от речи Менторовой, безмолвный, прижимал его к сердцу – вдруг разноплеменные войска, будто по данному знаку, воскликнули: «О мудрый старец! Ты обезоружил нас. Мир! Мир!» Нестор хотел отвечать, но вся рать, запылав нетерпением, боясь новых затруднений, вновь единогласно воскликнула: «Мир! Мир!» Тишина едва наконец могла восстановиться воскликновением всех военачальников: «Мир! Мир!»
Тогда Нестор, свидетель общего порыва, вместо пространного ответа кратко сказал:
– Ты видишь, Ментор, силу слова в устах добродетельного человека. Когда мудрость и добродетель говорят, страсти молчат и утихают. Вся наша вражда справедливая прелагается на дружелюбие и желание прочного мира. Приемлем мир на предложенных тобой условиях.
И все вожди в знак согласия подали руки.
Ментор спешил возвратиться в Салент с вестью к Идоменею, что он мог безбоязненно выйти к союзникам. Между тем Нестор, обняв Телемака, говорил ему:
– Любезный сын героя, славного во всей Греции мудростью! Будь равен ему в мудрости, превзойди его в счастье. Известна ли тебе его участь? Воспоминание об отце твоем, которого ты живой образ, много способствовало к усмирению нашего негодования.
Фалант, каменно-твердое сердце, незнакомый с Улиссом, здесь пожалел и о нем, и о сыне. Вожди просили Телемака рассказать им свои похождения, как в тот самый час Ментор возвратился с Идоменеем в сопровождении молодых витязей критских.
Завидев Идоменея, союзники всколебались, вражда снова в сердцах загорелась. Мудрость в устах Ментора потушила пламя, готовое вспыхнуть.