Телемак
Шрифт:
При этом слове Идоменей вдруг изменился, лицо разгорелось, глаза запылали, из уст готово было излиться негодование. Ментор продолжал голосом почтительным и скромным, но свободным и смелым:
– Ты оскорбился моим выражением. В устах другого оно было бы дерзостью, надобно чтить государей и щадить сердце их даже и при обличении. Правда не требует колких слов, сама по себе довольно язвительная. Но я полагал, что ты дозволишь мне говорить без всякой прикрасы, показать тебе погрешность твою в истинном виде. Намерение мое было приучить тебя слышать каждой вещи свое имя, дать тебе почувствовать, что другие, предлагая советы, никогда не посмеют сказать тебе всех своих мыслей. Не хочешь быть в заблуждении, проникай, предугадывай сам неприятные
Идоменей, исполненный уже раскаяния, стыдился своего сердца, быстрого к гневу.
– Вот плоды навыка к лести, – сказал он Ментору. – Я обязан тебе спасением нового своего царства, всякая истина из уст твоих – дар для меня драгоценнейший, но пожалей о царе, отравленном лестью, который не мог найти даже и в бедствиях великодушного друга, ни от кого не слышал искренней правды. Нет! Я никого не находил, кто простер бы любовь ко мне до того, чтобы даже оскорбить меня беспритворным представлением истины.
Показались в глазах его слезы умиления, и он с нежностью обнял мудрого Ментора. Тогда старец сказал ему:
– Горестно мне, что я принужден говорить тебе язвительные вещи. Но могу ли я быть предателем, скрывать от тебя истину? Поставь себя на мое место. Если ты был доселе в обмане, то сам того хотел, боясь чистосердечных советов. Искал ли ты людей бескорыстных, готовых тебе воспрекословить? Старался ли избирать таких людей, для которых угождение тебе – последняя забота, собственная польза – забытый предмет, которые смело могли осуждать твои страсти и несправедливые чувства? Удалял ли ты от них свое сердце? Нет! Ты не так поступал, как свойственно любителю истины, достойному ее света. Испытаем, будешь ли теперь иметь силу души смириться перед этим непреклонным судьей.
Я сказал, что весь труд твой, столько превозносимый, заслуживает не хвалы, а порицания. Когда враги извне потрясали твое царство, и без того еще не устроенное, ты спешил возводить в новом городе великолепные здания. Отселе все твои скорби. Ты истощал свое богатство, не заботясь ни об умножении населения, ни о возделании земли в своей области. Надлежало, напротив того, принять за единственное твердое основание силы великое число добрых граждан и землю, прилежно возделанную к их продовольствию. Сначала нужен был мир долговременный, чтобы дать время народу умножиться. Земледелие и установление мудрых законов долженствовали быть первым предметом твоих попечений. Но властолюбивое тщеславие привело тебя на край бездны. Для мнимого блеска ты подрывал истинное величие. Исправь эти погрешности, останови строить огромные здания, отвергни великолепие – пышный гроб твоего юного царства. Пусть народ отдохнет в покое. Пусть каждый в изобилии забудет труд и печали супружества. Ты царь, когда будет народ в твоей области. Могущество должно измеряться не пространством земли, но числом народа покорного. Дорога земля не обширная, но плодородная, когда она населена трудолюбивым и благонравным народом и когда народ любит тебя. Тогда ты будешь могущественнее, счастливее, славнее всех завоевателей, опустошающих царства.
– Что же мне сказать на предложение союзников? – спросил Идоменей. – Признать ли мне перед ними свою слабость? Я подлинно пренебрег не только земледелием, но и торговлей, по местному положению столь для нас выгодной. Все мои мысли обращались на сооружение великолепного города. Но, любезный Ментор! Должно ли мне подвергнуть себя посрамлению, обнаружить перед всеми царями свое неразумие? Если должно – я на все готов и не поколеблюсь, чего бы то мне ни стоило. Ты показал мне, что истинный царь, живущий не для себя, а для народа, обязанный приносить всего себя в жертву народу, должен предпочитать благо царства личной своей славе.
– Такие чувства достойны отца народа, – отвечал Ментор, – и по доблести, а не по суетному великолепию твоего города я узнаю в тебе прямо царское сердце. Но ты обязан щадить свою честь для пользы царства. Я приемлю все на себя: уверю союзников, что ты обязался восставить Улисса, если он еще жив, или сына его на престоле в Итаке, изгнав оттоле врагов их вооруженной рукой. Они сами увидят, что эта война требует сильного войска, и удовольствуются на первый случай малым пособием от тебя против Адраста.
Идоменей, слушая Ментора, был подобен человеку, освободившемуся от тяжкого бремени.
– Любезный друг! – говорил он ему, – ты спасешь мою честь и славу Салента, скрыв истощение юного города. Но как сказать, что я предположил послать войско в Итаку и возвратить престол Улиссу или сыну его, когда Телемак обязался идти на войну против дониян?
– Будь спокоен, – отвечал Ментор, – я не скажу неправды. Корабли твои, которых целью будет восстановление вашей торговли, пойдут к Эпирским берегам и принесут сугубую пользу: обратят к вашей пристани иностранных купцов, отгоняемых от Салента налогами, и соберут вести об Улиссе. Если он жив, то должен быть недалеко от морей, отделяющих Грецию от Италии: по слухам, он находился у феакиян. Но если бы наша надежда увидеть его была и тщетна, корабли твои и в таком случае окажут его сыну большую услугу: рассеют страх его имени в Итаке и во всех соседних странах, где молва давно погребла и его и Улисса. Враги дрогнут, изумленные неожиданным слухом, что он идет к ним, подкрепленный сильным союзником, Итака не дерзнет нарушить верности древним царям своим, а Пенелопа, утешенная, пребудет непреклонной к новому брачному союзу. Так ты будешь способствовать Телемаку в достижении цели его, между тем как он здесь заступит твое место в союзной рати против Адраста.
– Счастлив царь, руководимый мудрыми советами! – воскликнул Идоменей. – Друг мудрый и верный для государя полезнее победоносного воинства. Но он еще стократно счастливее, когда знает цену такого дара и умеет им пользоваться! Часто мы удаляем от себя людей мудрых и добродетельных, страшных нам добродетелью, и слушаем льстецов, не страшась от них вероломства. Я сам некогда был в таком заблуждении и расскажу тебе все свои бедствия, плоды внушений ложного друга, раболепствовавшего страстям моим в надежде воздаяния от меня ему равным раболепством.
Ментор легко уверил союзных царей, что Идоменей был обязан возложить на себя попечение о делах Телемака, между тем как он пойдет с ними в поход против общего неприятеля. С удовольствием они согласились иметь в своем войске сына Улиссова и с ним сто молодых витязей, которых царь назначил ему в сопровождение – цвет знаменитого критского юношества, спутников своих в изгнании. Ментор советовал Идоменею подать их на войну.
– Надлежит стараться, – говорил он, – о умножении народа в мирное время. Но чтобы покой не ослабил духа народного и ратное искусство не было оставлено в забвении, надобно посылать отличных юношей на службу под чуждыми знаменами. Они одни, без других тягостных усилий, могут поддерживать в народе соревнование к славе, охоту к оружию, презрение лишений, трудов, самой смерти, а с тем вместе и знание ратного дела.
Союзные цари оставили Салент, довольные Идоменеем, плененные мудростью Ментора, восхищенные новым сподвижником в лице Телемака. Он, напротив того, печальный сердцем, предчувствовал всю горесть разлуки со своим другом. Между тем, как цари, уходя из Салента, повторяли Идоменею клятвы в соблюдении вечного согласия, Телемак в объятиях Ментора обливал его слезами. «Не льстит меня, – говорил он ему, – гром победы и славы: одно во мне чувство – сокрушение о разлуке с тобой. Представляется мне то злополучное время, когда египтяне исторгнули меня из рук твоих, и я, изгнанный в пустыню, лишился надежды увидеть еще некогда единственного друга».