Теллурия
Шрифт:
– Красивое название. И во дворце жили эти юные пионеры?
– Знаете, я совершенно не знаю, кто там жил, но вот газон я помню, стелу такую бетонную, собачников. Магазины помню, в них было много всего лишнего, яркого. Такие сосалки на палочке, назывались смешно – “чупа-чупс”. Знаете, я даже помню последних правителей России, они были такие какие-то маленькие, со странной речью, словно школьники, бодрые такие, молодые, один на чем-то играл, кажется на электромандолине, а другой увлекался спортом, это было модно тогда, и даже один раз полетел вместе с журавлями.
–
– Да-да, с журавлями, именно с журавлями, представьте себе!
– У него уже тогда были pro– крылья?
– Да нет, что вы, pro– крыльев тогда еще ни у кого не было, он полетел на каком-то аппарате и, кажется, что-то сломал себе… ногу или руку, не помню.
– Это странно.
– Тогда было много странного. Приемник назывался телевизором, по нему показывали почему-то или убийства, или что-то смешное. Помню, был какой-то толстяк, по имени Поэт Поэтович Гражданинов, эстрадник эдакий, весельчак, он выходил на сцену всегда в полосатом купальнике и в бабочке, читал нараспев свои смешные стихи, а потом подпрыгивал, делал антраша и хлопал жирными ляжками так, что все звенело. И этот хлопок почему-то назывался “оппозиция”. А его безногий партнер с эдаким испитым, знаете ли, тяжелым лицом в это время ездил по сцене на тележке, пил водку из горлышка и материл всех и вся.
– Да уж, прямо скажем – странновато…
– Еще, помнится, тогда было много разных праздников, причем тоже странных, День полярника, например, или День бурого медведя, и надо было обязательно это отмечать, звать гостей, готовить салат “Оливье”, пить водку, наряжаться медведем, реветь песни: “Я живу в своей берло-о-оге, у меня мохнаты но-о-оги…” Праздники, праздники, частые и странные… Помню огро-о-омный плакат: “Да здравствует великая победа сталинской холеры над гитлеровской чумой!”
– А я знаю, что люди тогда не кланялись друг другу, а к начальникам не обращались как положено.
– Да, да! И не носили летом головных уборов!
– Говорят, это делали специально, чтобы не кланяться. Дичь, да? А женщины одевались безобразно, выставляли голый пупок, а часто и прокалывали его. Помните таких красоток?
– С проколотыми пупками? А что в этом странного? У нас в Беломорье тоже летом ходят полураздетые. Мы не ваша Московия… дорогой, ну-ка, помогите-ка мне встать… вот так… спасибо, спасибо… я лучше так вот постою… так легче дышится…
– Ну а какой все-таки была Москва?
– Знаете, она мне казалась огромной, громкой такой, грубоватой, суетливой, моя тетя жила где-то в пригороде, мы с родителями ездили к ней, это были очень долгие поездки, и вокруг было море машин этих грязных, море, понимаете ли, плыло море, едем, едем чуть ли не целый день…
– А лошади были?
– Ни одной!
– Не может быть!
– Уверяю вас, дорогой мой, ни одной! Тогда же ездили только на бензине. Сейчас в вашей Москве воняет навозом, а тогда воняло бензином.
– Все ездили на бензине?
– Да, все.
– Какой разврат… И что Москва?
–
– Стен не было?
– Никаких стен, никаких.
– Каждый селился где хотел?
– Где мог. Каждый мог купить квартиру в том месте, где позволял ему достаток. Сословий не было. Были просто богатые и бедные.
– Вы помните московский голодомор?
– К счастью, мы уехали в Харьков к бабушке сразу после начала смуты. Если бы отец не принял этого решения, я бы сейчас вам рассказал про голодомор! Все как на духу! А может, и некому было бы рассказывать!
– А потом вы вернулись, но не в Москву.
– Как только Первая война окончилась и Беломорье стало демократической республикой, мы поехали из Харькова туда.
– А почему не в Москву?
– У вас тогда короновали Государя.
– Испугались конституционной монархии?
– Да не то что монархии… родители вообще как-то опасались Москвы. Боялись. Все-таки там много чего тогда случилось, ходили слухи, каннибализм, понимаете ли, все видели эти сцены страшные…
– Но все же кончилось, Государь навел полный порядок. Каннибалов и мародеров вешали на площадях.
– Да, конечно, все наладилось, но все-таки… родители почему-то не захотели, знаете ли. Эти разговоры про зверства опричников, про их красные машины с метлами…
– Это больше слухи, чем правда. Особых зверств не было.
– Эти казни показательные, порки…
– Это было необходимо. А как иначе навести порядок?
– Ну не знаю… в Беломорье у нас обошлись без опричников.
– Вам немцы и финны помогли, а Московия сама поднималась.
– Да, помогли, а как же… план Нойберта – Маллинена. Это решило, это спасло, так сказать… и Мурманск воскрес из пепла, и из Архангельска повышибали исламистов…
– А ваша тетя? Осталась в Москве?
– Тетя… она как-то пропала… я этого не помню… я ее с детства никогда больше не видел. Мама говорила, что тетя пару раз телефонировала из Москвы, а потом замолчала. Навсегда.
– А вы ни разу с тех пор не были в Московии?
– Ни разу, ни разу! Если я теперь попаду в Москву, то не отличу…
– Замоскворечье от Подмосквы?
– Да, да! Ничего не отличу, не узнаю… дорогой… теперь помогите мне… вот здесь присесть…
– Пожалуйста.
– Благодарю вас. Прекрасно… Но, сказать откровенно, я доволен вашим нынешним Государем. Я слушал его речь, когда он был с визитом в Беломорье. Он серьезный, знаете ли… И показался мне умным человеком.
– Наш Государь – мудрый правитель. Мы так его любим. Вы не представляете, как расцвела при нем Москва, да и вся Московия, какой стала Подмосква, как все радует глаз.
– Я слышал, у вас проблемы со снабжением города больше нет.
– Давно уж! Рынки кипят, а ярмарки какие. Таких у вас в Беломорье нет.
– Зато у нас рыба. Нашу селедочку москвичи лопают-с!
– Ну не задаром же?
– Да уж! И знаете, дорогой мой, я слышал, что у вас притесняют маленьких?
– Чушь! Клевета, наветы.