Теллурия
Шрифт:
Бригадир поставил пустую чашечку на доску, достал портсигар, вытянул папиросу и неторопливо закурил.
– Видите ли, Серж, – заговорил он. – Мы профессионалы. Люди с опытом, с историей, с авторитетом. Но это еще не все. Профессионалов в мире достаточно. Может быть, сейчас, после всех войн, их стало даже побольше любителей…
Он помолчал, выпуская дым, и продолжил:
– Мы – честные плотники. И это нас отличает от многих профессионалов. Вместе мы оказались только отчасти из-за нашего авторитета, опыта и профессионализма. В большей степени вместе мы, потому что мы – честные. Честная артель. И вы, Серж, попали в эту бригаду не только потому, что забили три сотни прямых и всего двенадцать кривых. Есть плотники, забившие больше и лучше. Вы с нами, потому что вы честный. Вы ответственный, этически адекватный человек. Иначе бы вас не было здесь.
Бригадир замолчал. Молчал Серж, опустив свои калмыцкие глаза. Молчала бригада.
– Мы – плотничья артель. Мы направляемся в Европу, – продолжал Витте. – Европа, колыбель цивилизации. Старушка. Ей пришлось нелегко. Ваххабитский молот ударил по ней. Ударил беспощадно, жестоко. Но Европа выдержала этот удар, хребет ее не сломался. Хотя и треснули многие кости. Она раздроблена, раздавлена. Но – жива. Она залечивает раны, бинтуется, отлеживается. Ей необходим хороший уход, хорошее питание. И хорошие сны. Schlafen ist die beste Medizin [40] , как говорили мои шварцвальдские предки. И они правы. Даже здоровый человек нуждается в хорошем, правильном сне. Что же говорить о покалеченных? Так вот, дорогой Серж, старушка Европа пригласила нас, плотников с востока, чтобы мы обеспечили ей хороший сон. Нашими руками. Нашими молотками. Нашей честностью.
40
Schlafen ist die beste Medizin – Сон – лучшее лекарство (нем.).
И, словно иллюстрируя сказанное бригадиром, Микиток вынул из внутреннего кармана своего фрака изящный золотой молоток с оттиснутым гербом Теллурии, зажал в пухлом кулаке и вытянул вперед руку. Солнце сверкнуло на золотых гранях.
– Мы едем туда не шабашить, а честно делать свою работу, – завершил свой монолог бригадир. – И мы не терпим шуток, ставящих нашу этику под сомнение. Вы поняли, Серж?
– Я понял, – произнес тот с напряженным лицом.
– Нет, друг мой, вы не поняли. Вы произнесли сейчас “я понял” формально, я чувствую это. Вы никогда не относились к нашей совместной работе как к шабашенью. Вы давно уже осознали и осмыслили наши моральные принципы. Вы разделяете их, так как вы – честный плотник. Вы не понимаете другого: почему мы отнеслись к этой шутке столь серьезно. Я прав?
– Да, бригадир, – кивнул Серж.
– Как этнический немец, я всегда грешил излишним наукообразием. – Бригадир погасил окурок в малахитовой пепельнице, поднесенной Антонием. – Может, кто-то из вас объяснит это Сержу?
Все нехотя переглянулись. Желающих явно не было.
– Некому? – обвел их взглядом бригадир.
Бригада молчала.
– Я готов объяснить, – вдруг произнес Латиф.
Он расстегнул молнию своей кожаной куртки, снял ее, оставшись в узкой рубашке зеленовато-стального цвета. Неспешно расстегнул пуговицы, снял рубашку, оставшись в белой сетчатой майке. Стащил с себя майку и повернулся к Сержу спиной. На этой смуглой мускулистой спине виднелось большое, почти во всю спину тавро – герб Теллурии, выжженный три года назад следователями в омской тюрьме. Судя по шрамам, тавро выжигали постепенно, совмещая этот процесс с многодневным допросом. Серж уставился на спину. Герб, составленный из ожогов разной толщины, был ему известен как никакой другой: горы с восходящим солнцем, пещера Мактулу в окружении двух ладоней, шершень на эдельвейсе и надпись на алтайском: “МИР И СИЛА В ЕДИНСТВЕ”. На официальном гербе шершень был голубым. Это голубое насекомое, сидящее на горном цветке, всегда очень нравилось Сержу, в нем чувствовалось что-то грядущее, сильное и просторное. Солнце сверкнуло на золотом молотке, все еще удерживаемым Микитком, попало в глаз Сержу. Он невольно перевел взгляд на еще один – маленький, оттиснутый на золоте – герб этой страны, подарившей ему не только профессию, но и смысл жизни.
Все, кроме Латифа, смотрели на Сержа. Бледные до этого скулы его порозовели, губы разошлись в подобии беспомощной, почти детской улыбки.
– Я… все понял, – выдохнул он.
Латиф обернулся и посмотрел ему в глаза.
– Я понял, – повторил Серж уже твердо.
– Вот и прекрасно, – кивнул бригадир, дотянулся и сжал узкое запястье Сержа.
Латиф стал одеваться. Микиток спрятал свой молоток.
– Ну а теперь переходим к гвоздодеру, – громко сказал бригадир.
Бригада облегченно зашевелилась.
– Микиток, ваша очередь.
Тот потер свои холеные руки, словно перед едой, сцепил замком, треснул суставами:
– Да, гвоздодер… Господа хорошие, не могу сказать, что мне крайне приятно это вспоминать, ну так это вполне естественно, это в правилах игры, ведь правда? Вроде пора привыкнуть за десятилетнюю практику, успокоиться, воспринимать это как нечто вполне себе обыкновенное, да? Например, как поскальзывание на весеннем льду! Шел, шел, человек, вполне приличный, умный, обаятельный, хорош собой, одет со вкусом, можно сказать – денди, и вдруг – лужица, тонкий ледок, поскользнулся и – бац! Сел в лужу. И что? Слезы? Проклятия? Ничуть! Чертыхнулся, встал, рассмеялся, отряхнулся. Пошел дальше. А у нас… то есть у меня, не так. Совсем не так. Легкости нет с кривыми. Легкости! Не получается это – встал, отряхнулся, пошел. Не получается. И ничего поделать не могу! Готовлюсь, настраиваюсь, медитирую, молюсь, уговариваю себя, договариваюсь сам с собой, что, когда вкривь пойдет, надобно мысленно начать петь какую-нибудь жизнеутверждающую оперную арию или что полегче – опереточную даже: по-о-о-оедем в Вараздин, где всех свиней я го-о-о-осподин, я буду холить ва-а-а-ас, как свинопас! Вот таким манером… Но – не получается. Ни опера не помогает, ни оперетта. Гвоздодер! Это такой сверчувствительный моментик в практике каждого плотника, оро [41] , компликация, кошмарик, черт его побери со всеми потрошками! Мы не роботы, не дубины стоеросовые с нервами-канатами, не циничные наркодилеры, это ясно как день, господа хорошие! Плотницкое ремесло требует не токмо сверхчуствительности и точности. Но и этики. Но и это не гарантия! И никто никогда не застрахован, будь ты хоть честнейший плотник – золотые руки, а все равно, все равно рано или поздно – вильнет, пойдет вкривь, проклятый. Фатум! Да! Ну, хватит преамбулочек. Так вот, полгода назад пригласили меня в один хуторок забить пару гвоздей. Путь, надо сказать, неблизкий. Весьма! Дальний вызов, понимаете ли, случается, и нередко, а как же. Я никогда, никогда не манкирую дальними вызовами. Принципиально, господа, принципиально! Noblesse oblige [42] . Тем более хутор достаточный, цена существенная. Заложили мы, стало быть, колясочку, собрал я инструментик, погрузились, пихнул Андрюшку: поехали. Ехали часов восемь. С остановками, привалами, самоварчиком… Дорога – прекрасная, Брянщина, известное дело, война не дотянулась, чистота, приветливость, новые роботы, здоровый зооморфизм. К вечерку доехали до места, живописные такие куртины, поля гречишные в цвету, пчелки гудят, достаток, понимаете ли, облака, закат, погодка, вольный ветер. Встречает меня управляющий заказчика, вполне приличный, цивилизованный господин с охраной, говорит по-английски, сопровождают в хутор. Подъехали – батюшки-светы! Превосходная усадьба из дерева, и не под кондовую Русь, а бунгало эдакое, пристройки, конюшня, сады, огороды, стрельбище, аэродромчик, три бассейна, водопад. Проводят к хозяевам. Отец и сын. Причем отец американец, а сын калифорниец. Весну и лето проводят в Брянской Республике. Почему бы и нет? Видно, что сильная любовь, не скрывают чувств, а зачем, зачем скрывать-то?! Сын красавец писаный, эдакий калифорнийский Аполлон, высокий, серые глаза, кудри, стать. Отец тоже не урод, приветлив, прост, улыбчив: “Wouldn’t you like a bite to eat after your trip?” [43] “With pleasure, sir!” [44] Усадили за стол, попотчевали вегетарианским стейком с початком кукурузы, сами пьют огуречную воду, готовятся. Первый раз. Поэтому опытного плотника и позвали издалека. И прекрасно! Я откушал, уточнили условия, стали начинать. Прошли в помещение, переоделись, стали они обниматься, целуют руки друг другу, лавина нежности, слезы, пожелания и расставания, прелестная, прелестная сцена. Волнуются, а как же. Успокоил, подготовил, уложил. Отцу забил как в масло. Все чисто, пошло белое, радость, поля превосходные, новый мир, слова, bosorogos [45] , лавина. Забил сыну. И пошла кривизна. Причем по-тяжелому, tornado [46] , поля темнеют стремительно, гнуснейшим образом-с! Отец лежит рядом: радость, проникновение, благожелание. А сын – в пропасть. Я Андрюшке: гвоздодер, живо! Подкатил, открыли, взяли, всунули Аполлона в гвоздодер, а он у меня тогда еще просторным не был, старенький, шанхайский самодел, еле втиснули, парень здоровый, ступни голые торчат. А отец – про орбиты электронов, про неопределенность Гейзенберга, он физиком оказался, и стал свободной частицей, фотоном, и полетел сквозь орбиты, и жаждет встретить сына для энергетического слияния. Оказывается, они с сыном – пара запутанных фотонов, одна, так сказать, квантовая семья. Изрекает папаша с завидной высокопарностью, что они, дескать, одна квантовая семья, испущены одним источником, что надобно токмо преодолеть время… Но мне, господа хорошие, не до ядерной физики: у сына – естен тану [47] . Стал тянуть гвоздь, идет плохо из рук вон, поля темнеют, камера ревет, отсосы, пульс. Еле-еле вытягиваю, и вдруг – агония, ноги затряслись. Журектын токтауы [48] . Ну, тебене [49] , топ-адр в сердце, естественно. Давление сбросил, взял в argada [50] , включил индуктор. В общем и целом, господа, запустил ему сердце в тот самый момент, когда гвоздь вытащил. Вынули Аполлона из гвоздодера, прижгли, шокнули. Очнулся. А отец полежал, встал, радостный, и говорит: “I’m waiting for you in the photon stream, my son” [51] . И пошел вон из плотницкой. Вот такая, дорогие мои, гвоздодерная история.
41
Оро – яма (алтайск.).
42
Noblesse oblige – Воспитание обязывает (фр.).
43
Wouldn’t you like a bite to eat after your trip? – Не желаете ли закусить с дороги? (англ.)
44
With pleasure, sir – С удовольствием, сэр (англ.).
45
Bosorogos – термин плотников, означающий благоприятное проникновение теллурового гвоздя в мозг клиента.
46
Tornado – неблагоприятное проникновение теллурового гвоздя в мозг.
47
Естен тану – потеря сознания (казах.).
48
Журектын токтауы – остановка сердца (казах.).
49
Тебене – длинная игла, предназначенная для прямой инъекции в сердце (алтайск.).
50
Argada – термин плотников, означающий помещение головы спасаемого в специальное приспособление, напоминающее шлем.
51
I’m waiting for you in the photon stream, my son – Жду тебя в потоке фотонов, сын мой (англ.).
– Так быстро журектын токтауы? – спросил Лаэрт. – Вот уж повезло.
– У меня такое было дважды, – потянулся и встал Арнольд Константинович. – Поля темнеют и сразу – журектын… Катастрофа.
– Естен тану вовсе не подразумевает журектын токтауы, – возразил Витте. – Если поля сразу потемнели, это еще не чирик жалан [52] .
– Согласен, бригадир, полностью согласен, но есть природные алсыз [53] , – развел руками Арнольд Константинович, направляясь к лесу. – Токтауы не токтауы, а потеря речи – легко. Легко! Врожденная слабость, что поделать, хоть и сам, как вы сказали, Аполлон.
52
Чирик жалан – гнилое поле (алтайск.).
53
Алсыз – слабак (казах.).
– Аполлон, красавец, нибелунг! – Микиток тоже встал, прижимая руки к груди. – Арнольд Константиныч, дорогой, вы, никак, пописать?
– Не пописать, а отлить лишнего… – пробормотал тот на ходу, не оборачиваясь.
– Я с вами, я с вами! – заспешил Микиток.
– М-да, гвоздодер у вас теперь новый, датский, – закивал вслед Латиф.
– Из этого бы ноги не торчали, – усмехнулся, треснув бровью, Лаэрт.
– Хороший, большой, но много места занимает в багаже! – Микиток махнул рукой на жующего Дуная.
Битюг поднял уши, не переставая жевать. Громадный, лоснящийся черной складчатой кожей член его дрогнул, и из него с шумом ударила в землю толстая, мощная, с доброе бревно толщиной струя мочи.
– Чужой пример заразителен! – выкрикнул Арнольд Константинович, входя в лес.
Бригада услышала лесное эхо.
– А мой индуктор давно уже каши просит, – вспомнил Иван Ильич. – Если вкривь пойдет, надо что-то придумывать…
– Можно и без индуктора, – заговорил Серж. – Давление плюс поля.
– Вот-вот… – потянулся и запел, зевая, Иван Ильич. – Вся надежда на поля, на поля, на поля-я-я!
– Одними полями тартык каду [54] не выпрямишь. – Лаэрт встал, с треском потянулся.
– Ак соргы [55] помогает всегда, – возразил Серж.
– Да, помогает! – скорбно-иронично закивал Лаэрт. – А качать перестал – и чаклы [56] ! И уже не гвоздодер нужен, а гроб.
– Ак соргы зависит от силы поля плотника, – бригадир потягивал чаек, посасывая лакричный леденец.
54
Тартык каду – кривой гвоздь (казах.).
55
Ак соргы – белый насос (казах.).
56
Чаклы – капкан (алтайск.).