Теллурия
Шрифт:
– Чего тебе, могатырь? – спросил Витте.
– Барин, надо б конька подкормить, – проревел Дубец.
– Подкорми, пока мы чай пьем.
– Часок бы ему, барин.
– Хоть часок. Мы не торопимся.
– Благодарствуйте, барин.
Большой поклонился, пошел к коню. Легко вскарабкавшись наверх, сбросил вниз колоб живородящего сена, спустился сам, прыснул на колоб спреем. Колоб стал пухнуть и вскоре стал копной. Дунай поднял уши, потянулся к копне. Дубец подпрыгнул, схватил Дуная за уздечку, крякнул и с явным усилием вытащил увесистые удила из оскалившейся пасти битюга. Тот же мотнул головой так, что Дубец отлетел и повалился в бурьян. Не обращая на конюха внимания, конь захватив губами добрую охапку сена, стал жевать, издавая звук древних жерновов. Поднявшись без всякой обиды, Дубец отряхнулся, шлепнул коня по губе, отошел в лес, спустил штаны и присел между молодыми дубками.
– Что-то он все сеном да сеном кормит. – Латиф щурился на громко жующего коня.
– Овес дорог, – пояснил Арнольд Константинович. – В Белой Руси особенно. Неурожай второй год.
– У них все дорого. Европейцы, бля. – Лаэрт протянул ладонь, и Ду Чжуань поставил на нее чашечку с чаем.
– Merci bien, – буркнул Лаэрт.
Иван Ильич, лежа, протянул руку. Повар поставил на ладонь чашечку.
– Сесе ни, – поблагодарил его Иван Ильич и заговорил по-китайски: – Ду Чжуань, ты знаешь, что твое имя заставляет вспомнить известного ловеласа Дон Жуана?
– Знаю, господин, – невозмутимо ответил Ду Чжуань, наполняя и подавая чашечки с чаем. – Мне не раз говорили об этом.
– Как же ты относишься к женщинам?
– В молодости я предпочитал мужчин.
– У тебя есть друг?
– Нет, господин.
– Почему?
– Есть китайская поговорка: если хочешь хлопот на один день – позови гостей, если хочешь хлопот на всю жизнь – заведи любовника.
– Она не токмо китайская! – рассмеялся Лаэрт.
– Значит, мужчины тебя больше не интересуют?
– Только как едоки приготовленной мною пищи.
– Ты волевой человек, Ду Чжуань. – Иван Ильич громко отхлебнул чаю.
– Это не воля, а чистый расчет, – заговорил Арнольд Константинович на своем плохом китайском. – Деньги важнее удовольствия?
Ду Чжуань промолчал.
– Деньги и удовольствие – синонимы, – ответил за него бригадир на своем блестящем южном китайском. – Профессия и удовольствие – тоже.
– Не согласен, – качнул головой Арнольд Константинович.
– Наша профессия – это и деньги и удовольствие, – произнес Латиф на старомодном мандаринском.
– И крутая ответственность, – добавил Серж на молодежном пекинском.
– А уж ответственность – это высшее из удовольствий. – Иван Ильич протянул опустошенную чашечку повару. – Хорош чаек.
– Прекрасно, прекрасно! – стонал Микиток, смакуя напиток. – Чай на природе, боже мой, как это чудесно, как хорошо для желудка, для души…
– Кстати, о душе, – глянул на часы бригадир. – Нам нужно убить час, пока Дунай насытится.
– Прогулка отменяется. – Лаэрт угрюмо проводил взглядом Дубца, с хрустом возвращающегося из леса. – Тут все позаросло, не продерешься.
– Можно просто поспать на воздухе, отдаться зефиру, увидеть прекрасные сны, – томно полуприкрыл глаза Микиток.
– После Железной Богини сон проблематичен, – отозвался Арнольд Константинович.
– Можно сыграть в торку, – предложил Серж.
– Времени не хватит, – возразил Витте.
– Тогда – в слепого дурака?
– Скучно.
– Господа, а может – гвоздодер? – вспомнил Арнольд Константинович. – В прошлый раз мы кого-то недослушали.
– Да, гвоздодер, – вспомнил Иван Ильич и рассмеялся. – Лаэрт, вы нас прошлый раз позабавили… ха-ха-ха… как там: вынь из меня маму?
– Вынь из меня маму! – вспомнил и Серж.
– Эй, слушай, вынь из меня маму! – Латиф сделал характерный кавказский крученый жест пальцами.
– Это невероятно, – тряхнул головой Арнольд Константинович. – Трудно поверить в такую дичь.
– Я ничего не придумал, – прихлебывал чай Лаэрт.
– Кто был последним? – спросил Латиф.
– Я, – ответил Арнольд Константинович. – Моя история была совсем невзрачной, вы уже ее наверняка забыли.
– В Саратове? Парень с собачьим мясом? Да-да… – вспоминал неохотно Иван Ильич. – Ежели вы рассказывали последним, тогда следующий – Микиток. Потом – я, затем – бригадир.
– Ой, гвоздодер… – жеманно морщась, закачался на подушке Микиток. – Это так чувствительно, так мучительно…
– Ку би ле! [39] – шлепнул в ладоши Серж, усаживаясь поудобней. – Перед шабашкой приятно послушать про гвоздодер.
– Что значит – перед шабашкой? – спросил Арнольд Константинович, словно не расслышав.
– Ну, мы же артель, едем, так сказать, шабашить в Европу, – улыбался Серж.
Все переглянулись.
– Я еду… шабашить? – прижав ладонь к груди, спросил Микиток с испугом.
39
Ку би ле! – Круто! (кит.)
Арнольд Константинович снял пенсне со своего вмиг посерьезневшего и как-то осунувшегося лица.
– Вы, молодой человек, выбирайте выражения-с.
Латиф нехарактерно для себя хмыкнул, нервно улыбнулся и закачал головой, поднимая брови:
– Ша-ба-шить! Мы – шабашники? А, бригадир?
Витте молчал, спокойно потягивая чай.
– Я шабашник, дорогие мои! Я еду в Европу шабашить, шабашить, шабашить! – Микиток стал изображать правой рукой забивание гвоздя. – Иван Ильич! Вы подписались на шабашку?
Иван Ильич укоризненно-равнодушно глянул на Сержа и отвернулся к чашечке, наполняемой Ду Чжуанем.
– Да нет, господа, я просто пошутил… просто хотел… это же шутка…
– Это не шутка, – произнес Лаэрт, угрожающе треснув чешуей. – За такие шуточки во время Второй на правило ставили.
– Надо же… шабашить… ша-башить! – качал головой Латиф.
– Я вам, юноша, не шабашник! – Арнольд Константинович надел пенсне и глянул на Сержа так, что улыбка сошла с его скуластого лица.
Повисла тяжелая пауза. Угрожающие звуки жующего Дуная лишь оттеняли ее.