Теллурия
Шрифт:
– История Ивана Ильича – суровый урок нам всем, – проговорил Арнольд Константинович. – Это важно осознать особенно сейчас, когда мы въезжаем в Европу. Надобно в любой ситуации оставаться профессионалом, помнить плотницкий кодекс. Что скажете, бригадир?
Витте сцепил руки на груди:
– Скажу, что полностью согласен с вами, Арнольд Константинович. Но Европа здесь ни при чем. Кодекс есть кодекс. Он везде для нас одинаков. И в Башкирии, и в Баварии.
– Плотник везде должен оставаться плотником, – кивал Латиф. – Меня двенадцать раз хотели клиенты. И все, как на подбор, очень приличные, красивые, уважаемые люди, мужчины, женщины… Но я всегда жестко отказывал. Были обиды, даже слезы, один грузин целовал мне колени, но я находил слова. Если слова не помогали – пускал в ход силовые аргументы. И они понимали.
– Хотение – несколько другая тема, – заговорил Иван Ильич, ложась на спину и подкладывая сцепленные руки под голову. – С хотением справиться легче, чем с такой ситуацией. Гораздо легче.
– Здесь не нужен никакой нравственный императив. – Бригадир встал, прошелся по ковру со сложенными
– Если б я был робот, я бы тогда так ей и ответил.
– В профессии мы должны быть роботами, – вставил Серж.
– Не у всех получается.
– Плотник не должен быть роботом.
– Иногда – должен!
– Не согласен. У робота нет свободы воли. Ак соргы предполагает абсолютную свободу воли.
– Роботом надо быть в вопросах кодекса. Ак соргы творит человек.
– Разделение на робота и человека чревато для синь [60] .
– Ну не нравится робот – используйте другую мыслеформу: хирург.
– Иногда это помогает. Но – иногда.
– Хирург не должен сентиментальничать с больным.
60
Синь – душа (кит.).
– Мы не хирурги, а наши клиенты не больные.
– Мы не хирурги, это верно. – Бригадир остановился напротив лежащего Ивана Ильича. – Мы не лечим людей, а несем им счастье. И это гораздо сильнее полостной операции по удалению запущенной опухоли у нищего бродяги, ибо избавление от нее не предполагает счастья. Избавление – это простое облегчение. Но это не есть счастье. Счастье – не лекарство. И не наркотик. Счастье – это состояние души. Именно это дает теллур.
– Да, гвоздь, забитый в голову бродяги, делает его счастливым, – забормотал Иван Ильич, глядя в постепенно очистившееся от облаков небо. – Так что не стоит обращать внимания на его запущенную опухоль.
– Genau [61] ! – Витте нависал над Иваном Ильичом.
Но тот смотрел мимо бригадира, в чистое весеннее небо, в котором уже довольно ощутимо обозначились первые признаки заката.
– Мы не должны брать на себя чужую карму, даже в мелочах, – продолжал бригадир. – Особенно теперь, в послевоенном, обновленном мире. Взгляните на наш евроазиатский континент: после краха идеологических, геополитических и технологических утопий он погрузился наконец в благословенное просвещенное средневековье. Мир стал человеческого размера. Нации обрели себя. Человек перестал быть суммой технологий. Массовое производство доживает последние годы. Нет двух одинаковых гвоздей, которые мы забиваем в головы человечеству. Люди снова обрели чувство вещи, стали есть здоровую пищу, пересели на лошадей. Генная инженерия помогает человеку почувствовать свой истинный размер. Человек вернул себе веру в трансцендентальное. Вернул чувство времени. Мы больше никуда не торопимся. А главное – мы понимаем, что на земле не может быть технологического рая. И вообще – рая. Земля дана нам как остров преодоления. И каждый выбирает – что преодолевать и как. Сам!
61
Genau – точно (нем.).
– Да. Мы не должны лишать человека выбора, – проговорил Арнольд Константинович.
– Это грех, – произнес Латиф.
– Ложное сострадание и есть такой грех, – подытожил бригадир и смолк.
Дунай, расправившись с копной сена, спокойно стоял, прикрыв глаза и тихо дыша. Склонившееся к закату солнце отливало на его темно-рыжей спине и на стволе одинокой сосны. Ямщик дремал на своем облучке.
– Да, мне есть что преодолевать, – со вздохом произнес Иван Ильич, садясь на ковре. – Кстати, бригадир, сдается мне, теперь ваша очередь?
– Моя, – ответил Витте без тени удивления, словно давно ждал этого вопроса.
– Мы слушаем вас.
– История вполне простая. Черногория. Пожилой человек. Не очень состоятельный, обыкновенный пенсионер. Накопил деньги на гвоздь, вызвал меня. Забил ему. Криво. Задействовал гвоздодер. Помогло. Вынул гвоздь. Старик пришел в себя. И сказал мне два слова по-сербски: “Нема Бога” [62] . Вся история.
Бригадир бодро кашлянул и пошел к сосне.
Артель проводила его недолгими, не очень удовлетворенными взглядами.
62
Hема Бога – Бога нет (сербск.).
– Краткость – сестра таланта… – усмехнулся Арнольд Константинович и поежился. – Однако становится прохладно.
– Это тянет от развалин. – Лаэрт поднял сухую травинку, недовольно сунул в рот, стал жевать.
– Пойду-ка я баиньки. – Микиток с трудом приподнялся с ковра, пошел к Дунаю.
Иван Ильич с еще большим трудом, кряхтя, встал, двинулся за ним.
Бригадир дошел до сосны и стал мочиться на ее ствол. Над развалинами стены пролетели три вороны. Потом еще две.
Латиф легко встал и сделал сальто вперед. В кармане у него пискнула умница.
– А где же подробности? – вполголоса спросил Серж, глядя на мочащегося бригадира.
– Где? – щелкнул надбровием Лаэрт. – В гвозде.
XXIX
Забил
XXX
– Дорогой вы мой, да как же вы можете помнить те времена, если вы родились, когда уже все произошло?! А я-то помню еще мальчиком и Москву-столицу, и автомобили бензиновые, ох, их была прорва, пройти нельзя было по Москве, не то что проехать. Толпы, толпы машин, понимаете ли, и все они были почему-то грязные всегда, да, да, почему-то всегда грязные!
– Почему?
– Вот загадка, не могу понять! Это я прекрасно помню, мы жили тогда на Ленинском проспекте, и каждое утро я выходил гулять с нашим спаниелем Бонькой и шел через эти грязные машины мимо универмага “Москва” в парк при Дворце юных пионеров.