Тельняшка - моряцкая рубашка
Шрифт:
– Мне сегодня играть в театре.
Он спросит:
– Тебя берут статистом за полтинник?
А нас, мальчишек, правда брали играть толпу и во всякие там массовые сцены.
Я скажу:
– Берут. Только там пьеса из заграничной жизни. Забастовка капитанов. Дайте-ка мне парик и приклейте бороду, чтобы я был похож на настоящего морского волка.
– Деньги вперёд!
– скажет Канаревский.
И я выложу деньги, а он в полчаса сделает из меня самого настоящего морского волка. Такого возьмут без звука. Только посмотрят - и сразу же на корабль. И вот я на мостике спасателя.
– Полный вперёд!
– Есть полный вперёд!
Ветер рвёт мою приклеенную бороду, но я придерживаю её рукой, а в другой держу рупор, в который отдаю команду. И в это самое время терпит бедствие шаланда, нет - пароход, на котором гибнут Серафима Петровна, Муська и Виктор. Витя, конечно, сделал всё, чтобы спасти их, но выбился из сил. Он теряет сознание. А я в рупор кричу Виктору:
– Крепись!
А своему боцману командую:
– Свистать всех наверх!
Потом я перепрыгиваю с борта на борт и выношу на руках: сначала Серафиму Петровну, потом Муську, а затем перебирается на мой спасательный корабль Виктор. Он опирается на моё плечо...
Да, я не раз представлял себе это. Но теперь было не до фантазий. Не мечты, а правда.
"Лавалет" стал на якорь совсем близко от рифов, о которые билась "Карелия", как рыба, выброшенная на камни.
Шторм утих. Посветлело небо, и море из чёрно-коричневого снова стало зелёно-синим.
"Лавалет" был очень красивым пароходом. Труба была выкрашена в ярко-жёлтый цвет, палуба - белая, спасательные круги - вполовину красные, а медные помпы так надраены, что казались золотыми. На мачтах "Лавалета" висели два больших чёрных рупора - громкоговорители. И матросы "Карелии" услышали звуки оркестра, который исполнял какую-то весёлую американскую песенку.
Вот оно, спасение! Прежде всего свет, потом пар в трубах отопления, новые насосы, которые осушат каюты - выкачают воду с чаем...
ОТКРЫТЫЙ ЛИСТ
Для меня на этом оборвались разговоры грузчиков о "Лавалете". В будку, где стояли весы, вошёл отец:
– Ты чего тут?
– Я принёс тебе поесть. На дорогу. Ты тоже идёшь в море?
– Иду.
Отец взял из моих рук узелок и пробормотал что-то вроде "выдумывают тоже" или "вечно эти заботы". Он перекладывал кастрюльки и баночки из кулька в свою сумку, которую всегда брал с собой в море, а я тихо так сказал:
– А я?
Конечно, отец мог не расслышать или сделать вид, что не расслышал: в порту было шумно, особенно в тот штормовой день. Но мой отец не любил хитрить - даже в самом малом.
Он сказал:
– Я обещал тебя взять в море - и возьму. Но сегодня очень опасно. Нельзя. Понял?
– Понял. Мне идти домой?
– Погоди. Вот идёт Гегалашвили.
Капитан "Диспашора" всегда был порывистым и быстрым. Но в этот раз он так стремительно влетел в будку, как будто за ним гнались.
– Слыхал про "Лавалета"?!
– выкрикнул он ещё с порога.
– Что-то слышал, - сказал отец.
– "Лавалет" - опытный спасатель.
– Пират он, а не спасатель!
– Гегалашвили обвёл глазами будку, скользнул взглядом по мне, но не задержался, будто я был из стекла или меня вовсе не было здесь.
– Нет, ты подумай!
– бушевал он.
– Капитан "Лавалета" предложил капитану "Карелии" подписать открытый лист.
– Не может быть!
– воскликнул отец.
– Ты шутишь, Самсон. Там же люди гибнут.
– А, - махнул рукой Гегалашвили, - что люди, когда можно заработать доллары!.. Им эти зелёные бумажки всегда дороже человека!
– Ка-а-апитан!
– прокричал кто-то за дверью.
– Ну, до свиданья!
– Отец протянул мне руку.
Они уходили. Меня не взяли. Но в то время я думал о другом: "Неужели это возможно?" Открытый лист. Я знал, что это значит. Чистый лист бумаги, на котором написано только, что такой-то капитан берётся спасти погибающий корабль. А хозяин этого корабля, если корабль будет спасён, уплачивает сумму. И в этом месте стоят точечки. И спасатель потом проставляет любую сумму: самую высокую. Закон требует только одного: чтобы сумма эта была не выше стоимости спасённого корабля. Подписывают открытый лист, когда знают: всё равно корабль на дне моря и никто, кроме этого спасателя, не берётся его поднять. Да, так бывает, когда вытаскивают ржавое железо, мёртвый корабль, облепленный ракушками. А тут - люди. Им грозит смерть. Как же можно пользоваться этим и предлагать открытый лист? И во что ценить спасённых людей? Разве есть цена человеческой жизни?! Это всё равно, как если бы с человеком случилось несчастье - он попал бы под машину или под колёса трамвая, истекал бы кровью, а в это время примчалась бы "скорая помощь" и врач сказал бы раненому: "Подпишите открытый лист, по которому обязуетесь уплатить мне любую сумму, и только тогда я повезу вас в больницу, попытаюсь спасти вам жизнь".
Отец и Гегалашвили были уже в дверях, когда я услышал, как капитан, должно быть отвечая на вопросы отца, сказал:
– Да, заболел переводчик. Заболел!
– Стоп!
– Отец повернулся и махнул мне рукой: - Поехали, Тельняшка. Будешь переводчиком.
В МОРЕ
Отец говорил мне, что, уходя в море, всегда с особой любовью смотрел на берег. Разве может быть уверен моряк, что он вернётся? И в эти минуты я заметил, как прав был отец. Никогда я не видел порт родного города, порт, в котором я проводил половину своей жизни, так ясно, выпукло, будто смотрел в стёкла стереоскопа. Такой аппарат, похожий на бинокль, был у меня дома. В него закладывались картинки с двумя одинаковыми изображениями. Посмотришь в стёкла и увидишь всё, как в жизни, - выпукло, чётко, ясно. Только что не движется. Да, таким я увидел порт в последние минуты прощания.
Мы отправились на "Диспашоре". Поднимаясь по узкому трапу на борт, я думал о том, как опишу всё это путешествие в своём дневнике, - всё, начиная с этого момента: я иду по узкой доске с набитыми на неё поперечными планками, а ветер изо всех сил старается сбросить меня в воду. Море окатывает меня брызгами, трап скользкий - он качается, уходит из-под ног, и в этот миг мой желудок подступает к сердцу, губы сохнут, струйка пота течёт по спине. А всё равно хорошо! Я чувствую себя одним из героев морских рассказов писателя Станюковича.
Если бы меня спросили, что я люблю больше всего на свете, я бы ответил, не задумываясь: "Море!"
И как же я презирал людей, боявшихся качки или спрашивающих меня: "Мальчик, а что это за полоски на твоей маечке?"
"Маечке"?! Нет, вы послушайте: надо же такое придумать. Взрослые люди и не знают, что такое тельняшка - моряцкая рубашка. Вы, может быть, не верите мне, что есть ещё на свете такие люди. Их сколько хотите. Да хотя бы Криади. Живёт в приморском городе, а говорит (я сам слышал): "Этот парусник долго поднимал якорь, отошёл от первого причала и потом только сообразил, что ветра нет, спустил паруса и запыхтел мотором".