Тело
Шрифт:
Боря присмотрелся – из ее рта тоже текла кровь. Подбородок был вишневого цвета, будто она ела варенье. Крови было так много, что, казалось, прорвало трубопровод или слив со свинофермы Финагина. Борька отступил. Слишком быстро, потому что раненая нога отдалась болью, и он упал. В следующий момент он услышал чавкающий звук. Будто кто-то бежал по лужам. К нему кто-то приближался. Он слышал много ног. Борька попытался встать, но не смог. Он как можно быстрее отполз к стене и только оттуда посмотрел на приближающихся.
Их стало больше. Намного больше. Если там, в
Самсонов следил за Федькой, пока тот расхаживал по воздуху от края до края ямы.
– Послушай, Федька, я тебя больше не обижу. Иди сюда.
– Я боюсь, – хныкнул Федька. – Ты мне сделал больно, а теперь я боюсь.
– Чего ты боишься? Ты же видишь, я один.
– Нет. Ты не один, – сказал Федька.
Сергей сначала подумал, что он говорит о Наташе, но потом увидел, как напуган дурачок, и обернулся. Наташа, разинув рот, смотрела на брата, а за ней стояли люди. Свирепые лица сумасшедших людей взирали на них как на будущих жертв.
– Наташа, иди сюда, – тихо сказал Сережа. – Не беги, просто иди.
Девушка поняла, что сзади что-то опасное, поэтому, не обернувшись, пошла к брату.
– Что там? – не выдержала и спросила Наташа, когда подошла к Сергею.
– Лучше тебе не знать. Иди первой, – показал Самсонов на выступ и только теперь вспомнил о Федьке. Сергей посмотрел на яму – слабоумного там не было.
Наташа прижалась спиной к стене и сделала первый шаг на выступ. Краем глаза она глянула на то, что было за ней. Она едва не упала, нога соскользнула, но Наташа смогла удержаться.
– Давай быстро на ту сторону, – сказал Сергей и повернулся лицом к толпе.
Только перед лицом реальной опасности понимаешь, как дорога жизнь. Что двадцать пять – это вообще не тот возраст, когда тебе должно что-то угрожать, кроме операции на аппендикс. Сейчас, стоя перед этими ублюдками, мечтающими его разорвать, он не готов был умереть. Разве мог он предположить, что, занимаясь этим идиотизмом (Борька называл это экстримом), подвергает себя смертельной опасности? Может, Шувалов подобное и имел в виду, но Сережка думал о чем-то другом. Ну, пощекотали бы немного нервы, ну, струхнули бы, но все остались бы живы. А теперь что? Теперь Сереге просто наплевать на остальных. Ему надо спасать сестренку и себя, любимого. Только как? Броситься в яму и свернуть шею. Это как вариант, чтобы не видеть, как крестьяне забивают лопатами Наташку.
Перед лицом смерти все равны. Где он слышал эту фразу, Сергей не помнил, но сейчас он готов был поспорить с этим. Может быть, перед старухой с косой и все равны, но только застает она их в разных местах и за разными делами. Кого-то с молодой любовницей на съемной квартире, а кого-то с газетой в сортире. И только вот таких, как Серега, экстремалов – в заброшенной шахте, у черта на куличках.
«Ну почему мне не суждено умереть в джакузи с бокалом дорогущего шампанского? Почему я стою здесь грязный, как шахтер, и меня окружили сумасшедшие с вилами и всякой утварью, больше пригодной для работы в огороде, чем для убийства?»
Ответ у него был, но от него легче не становилось.
«Потому что ты болван, которому суждено умереть по-дурацки».
– По-дурацки, но больно, – сказал Сережа и бросился на противников.
Прудников выбежал первым и сразу же понял, что его перочинный ножик больше пользы принесет, если просто полежит в кармане. Толпа озверевших людей убивала Борьку и Ольгу. И это было просто чудом, что они еще стояли на ногах и пытались отбиться.
– Что ты встал? – крикнула Олеся.
Слава очнулся и, схватив первого попавшегося под руки, швырнул его на соседа. Он с хрустом нанизался на вилы и выдохнул. Но Прудников начал замечать, будто нападающие стали какими-то вялыми с их появлением, а минут через пять и вовсе отступили. Слава шел вперед и бил. Кто-то все-таки успел зацепить его. Кровь залила рукав, но рука двигалась, и боли он почти не чувствовал. Славка обязательно хотел найти того в грязной майке, который вчера хотел зарезать их с Мишкой. Он хотел найти его среди этого сброда и задушить голыми руками.
Прудников увернулся от лома, перехватил у второго нападающего руку с топором и с какой-то легкостью, будто дерется с ребенком, отобрал орудие дровосеков. Теперь дело пойдет. Он ликовал. Слава занес топор для удара и замер. Перед ним был пустой коридор. Борька сползал по стене, Оля, схватившись за живот, лежала у противоположной стены. Славик обернулся. Олеся вытирала нож о джинсы.
– Ты как? – спросил он.
– Лучше их, – Олеся кивнула в сторону Шуваловых и пошла к ним.
Она присела у Бориса.
– Славка, у тебя ремень есть?
– Да, – ответил Прудников и подошел к Олесе.
– Надо перетянуть. Ему отрубили руку.
После этих слов Славку едва не вырвало. Коридор, в котором они находились, был весь залит кровью. Он не видел, чернота угля прятала бурые пятна, он чувствовал. Здесь пахло бойней.
Прудников стянул с себя ремень и подошел к другу. В свете фонаря лицо Борьки было еще бледнее. Его трясло. Левая рука была отрублена выше локтя. Славка затянул ремень и осмотрел все тело Шувалова. Нога была сломана – кость прорвала штанину и торчала, словно зуб доисторического животного.
– Борька, держись, – прошептал Прудя и, повернувшись к Олесе, спросил: – Что с Ольгой?
– Жить будет, – сказала девушка и что-то вынула из живота Шуваловой. Та застонала и тут же затихла.
«Потеряла сознание», – подумал Прудников.
– Держись, – еще раз сказал Славик Борису и встал.
Вячеслав подошел к Олесе и прошептал:
– Борька не жилец. Он умрет еще до того, как мы найдем отсюда выход.
Его поразило собственное спокойствие. На его глазах умирает друг, а он об этом говорит так, будто является его лечащим врачом. Никаких эмоций, просто диагноз.