Тело
Шрифт:
Он попытался улыбнуться. Улыбка была скорее похожа на предсмертную судорогу. Борька чувствовал, что с каждой минутой слабеет.
– Как я?! – не унималась супруга. – А ты как думаешь? Как я, с четырьмя дырками в пузе?!
Ей было жалко себя. Это было отличительной чертой Оли. Даже с температурой тридцать шесть и девять она слабела и заходилась кашлем при виде мужа. Своей жалости ей было мало. Ей надо было, чтобы все вокруг, включая соседей по лестничной площадке, жалели ее и заботились о ней. В те дни, когда «болела» Оля,
Сейчас помутневшим от боли, но еще не отказавшим ему разумом он понимал, что это не тот случай. Рана действительно могла быть серьезной, но чем он мог ей помочь? Без руки, со сломанной в двух местах ногой и, похоже, отбитыми внутренностями. Борька кашлянул. На подбородок хлынуло что-то теплое. Он вытерся здоровой рукой и посмотрел на бурую слизь. Не четыре дырки, но тоже не слабо, если кровь льется из природных дырок. Ему вдруг захотелось закурить. Он никогда не курил, просто видел в фильмах, как герой, прежде чем умереть, выкуривал последнюю сигарету. Борька попытался рассмеяться собственным мыслям, но кашель снова начал душить его.
– Ой, не начинай, а? – поморщилась Ольга.
«Что это? Я что-то сказал или это реакция на кашель?»
– Не время сейчас болеть, знаешь ли. Может, подойдешь и поможешь мне?
Борька засмеялся. Смех моментально перешел в кашель.
– Тебе еще смешно?!
Шувалов почувствовал, что внутри что-то лопнуло.
В глазах потемнело. Борька не слышал бред, произносимый женой. Ему стало легко, ничего не болело. Только почему-то все еще было темно, будто он провалился в какую-то ватную пропасть.
– Поднимай его, – услышал он.
Голос был знакомым. Боль вернулась вместе с голосом Славки. Борька вскрикнул.
– Тише, братишка, тише, – успокоил его друг. – Ты теперь даже идти сможешь. Больно будет, но зато мы все вместе.
Боря открыл глаза. Перед ним висела желтая каска инструктора. Шувалов дернулся. Прудников стоял у противоположной стены и помогал встать Ольге.
– Тихо, – прошипел Евгений. – Вякнешь хоть слово, я найду момент, чтобы вырезать тебе язык.
Борька потрогал лоб. Он был перебинтован, культя левой руки тоже. К ноге привязали какой-то черенок.
«Шина», – подумал Шувалов и поднялся, хватаясь за подставленное плечо Соловьева.
Евгений водрузил на его голову каску и, повернувшись к Прудникову, спросил:
– Вы готовы?
Борька напрягся – ему предстояло идти с этим монстром. Но лучше идти с одним, чем дожидаться в бессознательном состоянии десять других.
Глава 7
Мишка едва смог удержать Сергея. Тот рвался к яме, будто собирался прыгнуть следом за сестрой. Он рычал, плакал, махал руками. Болдин усадил его, но сам встал между ямой и другом. Он мог в любой момент побежать и все-таки прыгнуть.
– Сереж, мы найдем помощь
Он поднял на нее мокрые от слез глаза.
– Там нет дна, – просто сказал он. – Я посветил туда фонариком, но свет до дна так и не добил.
– Надо идти, – сказал Миша и попытался помочь Самсонову встать. Но тот отстранился и пробурчал:
– Со мной все нормально. Я сам.
Это могло быть очередной уловкой, но Самсонов подхватил лом, отобранный у одного из нападавших, и пошел в противоположную сторону от ямы. Мишка не расслаблялся и пошел следом, готовый перехватить его в любой момент.
– Через тот проход мы можем вернуться в параллельный ходок и уже по нему добраться до выхода, – сказала Соня, подошедшая к Михаилу.
– Да, наверное, – невнятно ответил Болдин и обратился к Сергею: – Серег, сейчас направо.
Самсонов кивнул (это Мишка увидел по движению луча от фонаря на каске), но, подойдя к проходу, остановился. Повернулся к друзьям.
– Я не могу, – произнес он, развернулся и побежал.
– Ну почему?! Почему, твою мать?! Я ведь так и знал! – взмолился Мишка.
– Побежали за ним! – крикнула Соня.
– Мы его не догоним, как бы тебе этого ни хотелось, маленькая потаскушка.
Соня обомлела. Она не ожидала услышать таких слов от Мишки. Сухорукова обернулась. Болдина за спиной тоже не было. Там стояла Антонина Петровна. Соня непроизвольно схватилась за сердце, чем вызвала гнев воспитательницы.
– Руки по швам! – крикнула Антонина Петровна.
Софья послушно сложила руки по бокам. И только теперь заметила, что стоит в чем мать родила. Нет, она не была той шестилетней девочкой, но стояла голой, точь-в-точь как в тот злополучный день.
– Я видела, ты трогала себя, как грязная потаскушка.
Что она могла сказать ей? Что показывала свою пипиську в обмен на просмотр чужой? Нет. Это было еще позорней, чем просто трогать себя.
– Ты трогала свою дырку, – сказала, как отрезала, воспитательница.
– Нет.
– Я у тебя не спрашиваю, – огрызнулась старуха. – Итак, ты трогала свою дырку. А знаешь ли ты, малолетняя потаскушка, для чего тебе эта дырка?
Соня не могла понять, спрашивает ее Антонина Петровна или это одна из реплик ее монолога, но на всякий случай мотнула головой.
– Эта дырка для двух вещей. Чтобы рожать детей и чтобы грешить. Ты выбрала второе, – рявкнула старуха.
– Почему вы так говорите? – едва сдерживая слезы, спросила Соня. Ей было стыдно, что она осталась в одной каске, что эта старуха выговаривает ей, взрослой женщине, о грехопадении.
– У тебя есть дети? – спросила Антонина Петровна.
– Нет, – робко ответила Соня. Ей в каждом вопросе (и не вопросе тоже) слышался подвох.
Старуха развела руками, мол, а я о чем.
– Но пользовалась ты ей не раз.