Телохранитель её величества. Противостояние
Шрифт:
– Алессандра Перес… - Дойдя до Рыбы сеньора словно споткнулась. Сделала глубокий вздох, чтоб собраться. Я ей в этот момент не завидовал. Я знал, что последует, и поверьте, это сложно, рушить чью-то судьбу. – Ты признаешься виновной в неправомочном использовании боевых артефактов. В мирное время, в драке с сослуживцем, в отсутствии адекватной угрозы для жизни.
Она говорила что-то ещё, но я уже не слышал. Вот так поворот! Ай да Сирена, все-таки выкрутила!
Короче, то, что было до момента активации «бабочек», признавалось моей виной. Все, что произошло после – её. Да-да, то, что я напал на неё со столом в руках, сломал ребра и кисти - полностью её вина, так как мои действия были спровоцированы ею активацией боевых артефактов. Активация которых без необходимости - административное преступление, а активация, чтобы кому-то угрожать… В общем, зря я думал о корпусе плохо, не так тут всё и запущено.
Естественно, наказанием для такого тяжелого проступка могло быть только одно – списание в запас. Рыба стояла ни жива ни мертва, но мне не было её жалко. Она получила ровно столько, сколько заслужила. Однако, обратил внимание, как сжимаются и разжимаются кулаки у её товарок. Стоящих не рядом с нами, тех, кто с тобой на одной линии видно плохо, а другой четверки, не имеющей к инциденту отношения. Они располагались почти напротив, чуть справа, и я видел их перекошенные от гнева лица. Да, карта, разыгранная офицерами, начинает работать, тушите свет и готовьте шланги.
Наказующая закончила, но вперед вышла сеньора Гарсия и продолжила разнос, теперь уже внеплановый, вспоминая всех родственников всех здесь присутствующих. «Тупые макаки, думающие… Передним местом» было самое слабое из её эпитетов в адрес старших бойцов.
– Если я узнаю, что кто-то ещё раз активирует «бабочки»!.. Пристрелю сама лично! – разорялась она.
– Додуматься надо?! Использовать мономолекулярные лезвия, чтоб подраться?! В рядовой драке между членами корпуса? Одной семьи? – Далее пошли новые эпитеты и фольклорные выражения.
– Если ещё раз какая-то тупая… Промежность решит повторить сие действие, - подвела она итог пятиминутному разносу, - пусть пеняет на себя! Даже если тебя зажали, обездвижили, бьют и издеваются над тобой, – неявный, но заметный кивок на Рыбу, – это <i>драка!</i> Рядовая драка! Не лезь, избегай драк, решай проблемы миром, и всё будет замечательно! Но если в <i>драке</i> ты активируешь артефакты или используешь иные <i>особые</i> умения – подчеркнула она это слово, - это бой. А бой… Это бой, должны понимать, не маленькие! Сколько лет мы в вас это вбиваем?!
Она красноречиво покачала головой, затем сделала жест, как будто откручивает кому-то голову.
– Все всё поняли?
Затем началось представление, ради которого все и собрались.
Вначале хлестали девчонок. Хлестали, надо отдать должное, от души, но болевой порог здешних взрослых особей и тем более хранителей такой, что для них двадцать ударов – детские игрушки.
Затем «морпехи» повели к раме для наказания меня. Я еле переставлял ватные ноги, думая, как бы не грохнуться на глазах у почти двух сотен человек. Приказали снять футболку, повиновался. Руки мелко подрагивали. Начали привязывать. То есть не привязывать, закреплять запястья в специальных подготовленных держателях, которые затем рывком разъехались в стороны и вверх. Я оказался повисшим на руках, и это подстегнуло волну страха.
Десять. Я получал пару раз по десять ударов, когда мне обламывали рога, ещё до «мозговерта». Как пережил тогда – загадка, ибо было ОЧЕНЬ больно. После же экзекуции спина болела не меньше недели, постоянно бегал в медблок для наблюдений. Что же будет теперь?
Я закрыл глаза и попытался поймать волшебный вихрь летящих снежинок. Я НЕ ДОЛЖЕН закричать! Не могу, не имею право! Но придется, если не уйду в себя. Я должен выдержать, пройти и выдержать, и показать, что я сильный. Меня не сломить! Если же я вскрикну…
– Не дрейфь, всё будет в порядке! – шепотом произнесла подошедшая наказующая, одна из местных, сделавшая вид, что проверяет крепления. – На, вот, держи. – И всунула мне в зубы кусок чего-то жесткого, но не твердого – какой-то особый пластик. – Это чтобы зубы не сломались. – Я почувствовал, как она улыбается.
Ещё я чувствовал её неловкость. Она знала, что не всё будет в порядке, даже если та, кто будет меня бить, будет делать это в щадящем режиме. Но подбодрить пыталась. И ещё я сделал важный вывод, который не мог сделать сидя в камере. Те, кто стоял там, за моей спиной, ЗА МЕНЯ. Ну, почти все, коров из сорок четвертого не считаю. Я совершил хороший поступок, защитил слабую от нелюбимой многими высокомерной хранительницы. ИХ слабую, одну из них. И одним этим стал гораздо ближе, чем мог, ели бы претворил в жизнь десять тысяч головоломных методик сближения и втягивания в коллектив, преподаваемых Катариной. Да, до статуса «своего» мне далеко, но я показал Белоснежке и остальным, что не высокомерный сноб, каковым они меня видели, пришедший сюда ради каких-то своих целей. И пусть Кристина из условно моего взвода, пусть мы дружим, но я показал направление своих мыслей и поступков, и многие задумались.
– Раз. – Свист хлыста. Удар, отдающий через спину во всё тело. Боль. Я сдавил пластик во рту, давя в себе вскрик. Я ДОЛЖЕН!!!
…Увидел, наконец. Благословенные снежинки!..
– Два. – Снова удар и снова боль. Я чувствовал эту боль, транс – не полная нирвана. Но я был далеко. Мое тело считало удары вместе с наказующей, руки стискивали тросы держателей, зубы проверяли на прочность пластик во рту, но я медленно брел по колено в невесомых снежинках, наблюдая за их чарующим танцем.
– Три…
* * *
– Вставай! Давай, просыпайся!..
Сквозь полудрему я понял, что это мне. Незнакомый голос сверху. Ну как незнакомый, знакомый, но не из тех к которым я привык по утрам.
Когда до меня дошло, что происходит, я поднял голову, попытался прийти в себя. Память медленно, но услужливо выдала подробности произошедшего накануне. И я всё менеё понимал, как теперь себя вести.
– И этих буди, нечего им валяться! Сони! – Тереза усмехнулась, словно пакостная кошка. – Эй, встать! Труба зовет!
– И принялась трусить сопящую справа от меня Мари-Анж.
– А? Чего? – буркнула та спросонья и махнула на Терезу рукой, словно отгоняя муху. – Отвали!
Я приподнялся на локтях, борясь со вдруг проснувшейся болью в спине – уколы за ночь отошли. Но эта боль была последним, что меня тревожило. «Крестницы», сопевшие рядом, беспокоили куда больше, а то, что казалось замечательным вчера, сегодня выглядело не таким уж радужным.
– Чего она там? Что случилось? – Криска, безмятежно, словно маленький котенок, дрыхнувшая у меня на руке слева, подняла голову и уставилась на Терезу. – Чего шумишь, командир?