Темная дикая ночь
Шрифт:
Я пробегаю взглядом по своему списку вопросов и вижу, что тут у меня нет никаких замечаний. Я на самом деле люблю первую сцену.
– Но в библиотеке не так пугающе, чем когда она просыпается и видит его, – не соглашаюсь я.
– Я просто не уверен в расположенности зрителей к Рэйзору, стоящему в спальне восемнадцатилетней девушки, – замечает Лэнгдон.
Я уставилась на них обоих.
– Особенно если учесть, что Куинн пятнадцать.
Остин поднимает взгляд на Лэнгдона, и я замечаю его едва заметное
– Давайте сначала сосредоточимся на этой сцене и решим, библиотека ли или спальня.
– Зрители и не должны быть расположенными к Рэйзору в начале, – мне что, действительно нужно это объяснять? Я чувствую, как мой прежний стресс сменяется новым, будто кто-то подлил масло в огонь. – Он изуродован шрамами, у него острые, как ножи, зубы. Он не похож на героя, потому что в начале истории он и не такой.
Остин пускается в объяснения о том, как важно зрительское доверие и верное первое впечатление, и использует столько профессионального сленга, что через несколько минут мой мозг начинает отвлекаться и вместо происходящего думать –
об Оливере в его кабинете,
как он сказал мне быть тихой,
как он будто бы знал, что при мысли об отъезде на эти три дня я была близка к панике,
насколько сильно он уже меня любит и как доверяет, что я его правильно пойму,
и как сильно он мне нужен прямо сейчас, с направленным на меня взглядом и помогающий мне справиться со всем этим, шаг за шагом.
– …так что вопрос на самом деле в том, чтобы буквально схватить их за шкирку и орать в лицо, что они обязаны полюбить Рэйзора, – продолжает Остин, – причем независимо от того, что тот делает. И да, прямо в первой сцене. Это потом поможет им простить его за последующие действия.
Я киваю, а в голове каша. В том, о чем он говорит, вроде бы есть смысл.
Но при этом и ни капли нет.
И, блядь, я понимаю, что пропустила б'oльшую часть его пояснений, но я не могу не начать спорить.
– Просто я считаю…
Тяжело вздохнув, Лэнгдон раздраженно смотрит в сторону Остина.
– У нас на это нет времени.
– Нет-нет, – отмахнувшись от Лэнгдона и обаятельно улыбаясь, говорит Остин. – Пусть говорит.
Я с трудом нахожу слова, несколько долгих мучительных секунд внезапно пытаясь вспомнить, о какой именно сцене мы вообще говорим.
– М-м…
– Начало… – терпеливо подсказывает Остин.
Несколько раз кивнув, я продолжаю:
– Я предпочитаю, чтобы все осталось, как в книге.
Лэнгдон насмешливо бормочет себе под нос:
– Ну вот и сюрприз.
Я резко поворачиваюсь к нему.
– Прошу прощения? – мое сердце бьется так сильно, что я начинаю дрожать. – Разве это не адаптация книги? Я не одну неделю редактировала эту сцену, чтобы все было правильно.
Лэнгдон саркастически улыбается.
– Сколько тебе лет? – наклоняясь вперед и облокачиваясь на локти, спрашивает он.
Я сажусь.
На панно изображена девушка с канистрой бензина, держащая в руках спичку.
– Двадцать три.
– Двадцать три, и ты написала книгу, которая кому-то понравилась. Ну а теперь ты все стала понимать в Голливуде, – щелкнув пальцами, он откидывается на спинку кресла. – Честно говоря, не понимаю, зачем я здесь.
Температура моей крови превысила кипение. Что он сейчас сказал?
– Я тоже не понимаю, зачем, – наконец выдаю я подрагивающим голосом. – Тебе сорок пять, и ты написал только один адаптированный сценарий для крупного фильма, собравшего в прокате меньше одиннадцати миллионов. Наш бюджет в десять раз больше.
Лэнгдон делает глубокий вдох, от чего становится похожим на дракона, который вот-вот изрыгнет пламя.
– Я занимаюсь инди-фильмами, и это перспективная ниша, которая позволяет мне…
Остин пытается засмеяться, но получается резкий вопль.
– Лэнгдон, остановись. Не звезди. Лола просто говорит, как чувствует. Это все для нее в новинку, – он поворачивается ко мне и успокаивающе говорит: – Что-то из этого – и да, я понимаю, насколько это трудно – ты должна доверить нам. Мне. Лэнгдону. Доверить процесс. Как думаешь, сможешь? – он кивает и улыбается, будто я уже согласилась.
Я же потрясенно смотрю на него.
– Превосходно, – заявляет он. – Мы самую-самую малость изменим первую сцену, и бах! На экранах появится созданный тобой мир!
***
Остаток встречи был таким же ужасным. Лэнгдон наконец справился со своим раздражением, но вся моя история оказалась порезанной на перемешанные между собой куски. Исчезли диалоги, которые я так люблю. В сценарии стали красоваться сцены, которые мне и в голову бы не пришло включить в книгу. Не то чтобы я сильно трясусь над своей работой, но так много изменений просто не имеет смысла. И мы будем продолжать делать это и завтра. И послезавтра.
Я заказала еду в номер и переоделась в пижаму, когда на часах еще не было и восьми вечера. Эрик позвонил во время нашего короткого перерыва на ланч, и мы договорились созвониться еще раз в пятницу, когда поеду домой. Судя по голосу, он вроде не собирался меня прикончить. Но я знаю, что по приезде затаюсь в своей писательской пещере.
Черным безжизненным пятном в центре мягкой кровати лежит мой телефон. Мне хочется позвонить Оливеру и попросить его поболтать со мной, чтобы отвлечься от этого вымораживающего безумия, но воздух при каждом моем вдохе проходит только полпути по горлу и тут же спускается обратно.
Он нужен мне здесь. У меня список дел длиной в пять километров, но от одиночества я чувствую беспокойство. Такая сильная потребность в нем – и так скоро – кажется настоящим помешательством. Большую часть дня вместо работы над сценарием я провела в желании вернуться в Сан-Диего.