Темная дикая ночь
Шрифт:
– Лола? – зовет меня Остин, и я замечаю, что, оказывается, уставилась на экран телефона, и, кажется, он окликает меня не в первый раз.
– Прощу прощения. Я просто… – я с улыбкой выключаю телефон. – Итак. С чего начнем?
Он устало улыбается.
– Страница шестьдесят.
Лола
Днем в пятницу Оливер стоит у моего дома, когда черная машина подъезжает к тротуару. Открыв мне дверь, водитель достает из багажника мою маленькую сумку и отказывается от чаевых.
– Те все покрыли, – с улыбкой говорит он.
Я
По ночам на телефоне я включала бесшумный режим, днем лихорадочно пыталась оставаться вовлеченной в обсуждения, а с Оливером разговаривала всего пару раз за последние два дня – суммарно где-то минут десять – и моя реакция на него сейчас именно такая, как я и ожидала. На нем темно-синие джинсы, темно-красная футболка и синие конверсы. Прядь волос свисает на лоб. А стекла очков не скрывают сверкающие голубые глаза. Его улыбка, когда он прикусывает уголок губы ровными белыми зубами, – как десяток глотков свежего воздуха.
Он делает шаг ко мне, и я устремляюсь в его объятия, изо всех сил прижимаясь к нему, когда он так стискивает меня, что мне становится нечем дышать. Его рот путешествует от моего виска по щекам к губам, которые он осыпает множеством поцелуев, требовательно скользя языком внутрь.
Руки нетерпеливо поглаживают мою талию, бедра, попу, а по губам скользят его слова, как он скучал, очень скучал, безумно скучал по мне.
Мне хочется подняться наверх, заняться любовью и утонуть в нем. Но на часах почти семь, и нас ждет ужин с папой. Оливер со стоном отстраняется и кивает в сторону своей припаркованной машины. Переплетя наши пальцы, он ведет меня к пассажирской двери.
– Готова?
Я киваю.
– Нет.
Он смеется и открывает мне дверь.
– Поехали.
***
Кажется невероятным, но у меня еще не было таких неловких моментов в общении с отцом. Даже когда он вернулся домой с войны, и мы сидели друг напротив друга за завтраком, оба не в состоянии думать ни о чем, кроме его жутких ночных кошмаров и криков посреди ночи от образов войны, что не уходили из его головы. Даже когда ушла мама, и он потерял остатки рассудка во флаконе с таблетками, а я тащила его в постель, давала попить и слушала бесконечные рыдания. Даже когда он пришел ко мне в комнату, пока я делала домашнее задание, и признался, что нуждается в помощи. У нас бывали трудные времена – даже суровые – но еще никогда не было неловко.
Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой на все лицо.
До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще не приводила домой парней.
Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Оливера по спине.
В непринужденной улыбке Оливера сверкает веселье.
– Привет, Грег.
– Сынок! – приветствует папа.
В животе все скручивается в узел.
– Пап, не надо.
Он смеется.
– Что не надо, Лорелей?
– Не превращай вечер в странный.
Он уже качает головой.
– В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твоего парня? Твоего бойфренда. Твоего…
Я рычу на него, перебивая на полуслове.
Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.
– За счастливую пару!
Смешок Оливера – один короткий всплеск веселья, всегда такой не напряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Он забирает бутылку из рук Грега.
– Не лишай меня этого удовольствия.
– Не думаю, что стану тут спорить, – шутит папа.
Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат – это и хорошо, и плохо одновременно.
На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.
Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них.
– Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.
– А как же бокал Шампанского В Честь Новых Отношений, Лола? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.
Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, и от которого их старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.
Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас, вдали от Л-А, наконец могу. И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается: мне еще так много нужно сделать.
Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рэйзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.
Со стороны дома слышен низкий голос Оливера, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом – это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Оливера на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.
Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.