Темная сторона Москвы
Шрифт:
— Стой!!! — перекрывая шум, крикнул Илларион и схватил за руки обоих иноков. И вовремя: они готовы были уже сорваться с места, убоявшись каменных снарядов.
— Крепко стойте оба, ничего не бойтесь. Слово Божие сильнее всего! — сказал Илларион и принялся креститься и класть земные поклоны.
Внезапно из темного угла кельи выскочил черный кот и, подкатившись под ноги монаху, завертелся возле колен, мешая ему кланяться и креститься.
Иноки оторопели: откуда в закрытой наглухо богадельне взяться коту?
Животное, словно порожденное ночной темнотою, вело
Но невозмутимый иеромонах, осеняя себя крестом, не останавливал ни молитвы, ни поклонов: стоял, крепко уперевшись ногами, словно железная скала — откуда только силы брались. Нагибаясь в земном поклоне, вытягивал руку и отшвыривал от себя настырного зверя; тот улетал с мявом, но тут же со злобным шипением кидался обратно…
Марк, завидя стойкость Иллариона, воспрял духом и тоже начал молиться, креститься и кланяться Богородице. Иосиф же только шептал молитву, не понимая слов. Перед рассветом тьма всего сильнее, и ему казалось, что эта тьма, сгустившись, лишает его разума.
Он не увидел, как первый солнечный луч озарил келью, — упал бездыханным, лишившись чувств.
— Чего ты боишься? — спросил его Илларион.
— Тьмы боюсь, отче. Зла.
— Тьма есть отсутствие света, отрок. Зло есть отсутствие добра — пустота оно, понимаешь? Демон существо пустое, от слабостей наших питается. За счет наших грехов живет. Если же в твоей душе твердо добро поставлено — никакое зло ничего с тобой поделать не сможет. Пойми же: чего ты боишься? Добро поистине существует, а зла на свете вовсе нет, ежели есть добро и любовь! Прежде всего — в тебе самом.
Иосиф смотрел в светлое лицо своего наставника и согревался теплотою его взгляда. С Илларионом ему было не страшно — спокойно и даже весело. Но это ведь он, Илларион, такой.
«А я — что? — думал. — Я мелкая сошка. Так, плевок собачий…» И не поместится никогда доброта, такая как у Иллариона, бескрайняя; мужество, такое как у Иллариона — стальное; знание, как у Иллариона… Да нет — откуда ж в нем-то, несчастном Рябике?! Его даже совсем мелкие сопливые пацаны за веснушки дразнят… Откуда в нем великое возьмется? Нет. Вот пустоты много. Пустоты, тления, праха могильного, ужаса… Тьмы. Эх, проклятие! Да что ж поделать с подлой трусливой натурой?!
— Если не справишься с собой — демон и нас с Марком погубит, — сказал Илларион. — Сегодня, думаю, все решится: или мы его победим, или он — нас.
На третью ночь заготовили Илларион с Марком все для обряда водосвятия. Монахи из храма святой воды нанесли побольше, чтоб хватило каждый кирпичик в богадельне окропить.
Труд предстоял немалый: обойти все коридорчики, кельи и келейки, во все углы заглянуть, молитвы на порогах отчитать и каждую пядь в убогом доме свяченой водой сбрызнуть.
— Ну, иноки, сделаем так: на первом пороге вместе молитвы отчитаем, а там разойдемся каждый в свою сторону, но не дальше семи шагов, чтоб
Так сказал Илларион и ободряюще улыбнулся инокам.
Встали они трое на пороге длинного и холодного сводчатого коридора, что начинался прямо от дверей богадельни, и отчитали защитные молитвы. Илларион начал обряд водосвятия, сунув кропило в ведерко и размашисто покрестив воздух перед собой: свят, свят, свят!
Капли святой воды оросили лица; Иосифу, несмотря на все его страхи, сделалось весело. Ему всегда нравилось водосвятие; нравилось вздрагивать и ежиться от прохладных водяных брызг. Он представил, как сейчас во всех темных углах будут окачены водой бесы, как им мокро, зябко и неуютно сделается в их насиженных местах. Да и вода-то не простая — святая! От крещеной воды у бесов корчи.
Иосиф чуть не рассмеялся своим мыслям. Но Илларион строго глянул на него: не отвлекайся! Продвинувшись вперед по коридору, они встали напротив первых трех келий и отворили их двери. Марк встал на пороге той, что слева; Илларион выбрал правую, а Иосиф, подавляя неуместные смешки, отчего выходило в его горле какое-то бульканье, прошел на семь шагов от Иллариона и, сделав еще шажок, встал тоже справа.
— Отче наш… — начал Илларион и едва руку с кропилом поднял — пронесся по коридору вихрь. Взметнулись и хлопнули одна за другой все двери; засовы, их запирающие, отскочили. Понесло паленым из каждого угла. Завыло, засвистало, застонало вокруг так, что Иосиф зажал уши — показалось, что от гадостного непотребного звука голова его треснет, словно гнилая тыква. Выронил он свое кропило; нагнулся, чтобы поднять, но только лишь повернулся спиной, как дверь кельи перед ним распахнулась и что-то рывком вдернуло его внутрь, в полную темноту.
А едва он оказался внутри — дверь захлопнулась.
С разгону налетел Иосиф на стену лбом, треснулся, да и осел кулем на пол, потеряв сознание.
Очнулся в полной темноте. Сколько пролежал он бездыханным: день? Два? Минуту? Неизвестно.
В густой чернильной тьме не слышал он ни единого звука. Пахло только чем-то сырым. Так земля в погребе монастырском пахнет: прелостью, гнильцой.
«Где я?» — думал несчастный Рябик и ничего не мог сообразить. Может быть, замурован в стене живьем. Похоронен заживо. А может, и вовсе — умер?
От таких страшных тоскливых мыслей Рябик чуть не застонал. Да вовремя спохватился: не ровен час, отзовется ему тут неизвестно что, лучше не рисковать. Не выдавать своего присутствия. Рябик постарался даже дышать тише; тут только и осознал, что, наверное, все-таки еще жив. Во-первых, он дышал. Во-вторых — кожа на лбу саднила страсть как! Еще и дергалась. Пощупал рукой лоб — шишка. Здоровенная, должно быть, гуля. Это ж он на стену лбом наскочил.
Ох! Вот и наказан Рябик за все грехи свои (ведь и правда в бане за девками подглядывал, ирод!). Говорил Илларион — держаться не далее семи шагов. Что теперь делать-то?!