Темная сторона Москвы
Шрифт:
Как дворянку, Дарью Салтыкову могли пытать только с разрешения государыни, а Екатерина разрешения не давала. И преступница прекрасно была о том осведомлена: у нее имелось достаточно пособников среди полицейских даже и после ареста.
Следствие велось чрезвычайно долго по причине огромного количества причастных к делу людей и, что составляло особенную трудность и препятствие, все это были государственные чиновники, по долгу службы обязанные проверять жалобы и вести следствие.
Государыня Екатерина II почти два года самолично переписывала приговор,
Решение отыскалось. В 1763 году Дарья Николаевна Салтыкова была лишена дворянского звания, фамилии и родства. Отныне это была Дарья, дочь Николаева. Небольшую часть сообщников и покрывателей преступницы — самых низких званий и положения, вроде попа села Троицкого, Степана Петрова, — сослали в каторжные работы.
Самой же Дарье по воле царицы пришлось отбыть час «поносительного зрелища» на Лобном месте Красной площади. Ее привязали к столбу с надписью «Душегубица», и толпы простолюдинов дивились и ужасались в этот час «людоедке», о которой уже вся Москва была наслышана.
Опозоренную перед всем светом преступницу поместили на пожизненное заключение в подземную тюрьму, нарочно для нее выкопанную в подвале Ивановского монастыря.
В том самом месте, где боролся с чертом Илларион, была «похоронена заживо» Дарья Салтыкова. Она сидела в земляной яме в полной тьме, лишенная человеческого общения; иногда ей дозволяли поесть при свете свечного огарочка… А по большим церковным праздникам она подходила к окошку в потолке, настолько близко, насколько пускала цепь, какою была она прикована к стене, и, подставив лицо дневному свету, пыталась перекинуться словечком с кем-нибудь из случайных прохожих.
Она сделалась местной достопримечательностью. На нее приходили поглазеть как на диковинного зверя; матери пугали ею детей… Большинство же людей, брезгуя ее ужасным видом и безумными речами, шарахались, старались как можно скорее миновать страшное место.
Лицо бывшей душегубицы сделалось с годами мучнисто-белым, глаза ввалились и ослепли, а волосы свалялись и выпадали клочьями. Она отвыкла от живых людей.
В подземной могильной яме ее окружали только призраки. Они соседствовали с нею все эти годы, видения загубленных ею — запоротых, зарытых живьем в землю, обваренных кипятком, изувеченных, замерзших на лютом морозе.
И еще были с нею бесы — виновники лютой одержимости. С ними она перешептывалась в темноте, и они отвечали ей.
В 1778 году секунд-майор Николай Андреевич Тютчев навестил покинутую им Москву.
Большой карьеры на государственной службе он не сделал. Зато семейным счастьем оказался богат и в детях удачлив. В хозяйственных делах преуспел: начав когда-то с одного именьица и двадцати крестьянских душ, входивших в приданое жены, — довел число крепостных до двух тысяч, увеличил
Пребывая в прекрасном настроении, прошелся он по московским магазинам, отыскивая подарки, гостинцы и сюрпризы для домашних.
Оказавшись у Ивановского монастыря, Николай Андреевич услыхал разговор двух мужиков, торчавших зачем-то без дела под святыми стенами.
— Вот, гляди, ужо ее наверх выпустят. Сейчас, как служба начнется, примечай. Вон в той яме!.. Людоедица вылезет.
Услышав про «людоедицу», Николай Андреевич вздрогнул. Что-то припомнилось ему в этих словах знакомое. Но ведь прошло уже семнадцать лет!..
Он встал и прислушался к разговору праздных мужиков.
— Одержима она, старики говорят, самим Сатанаилом. В остервенение входит, остановиться не может: а кровь почует — распалится, и уж тут все. Пока до смерти не замучит, до последней капли, до бездыханья — не отойдет. Проси, не проси, хоть плачь, хоть умоляй — все одно: убьет. Так что ты смотри, близко не подходи — вцепится еще.
— За что ж в меня-то?..
— За что?! Думаешь, ей причина нужна?.. В ней бес сидит, а он духа живого в людях не терпит, понял? Как завидит плоть людскую — так и тянет раскровянить…
— Она, говорят, поленом больше всего…
— Это чтоб мясо помягше было, чтоб потом есть.
Мужики, перебивая друг друга, говорили страшным шепотом.
Вдруг с шумом разлетелись галки: звонарь начал перезвон к обедне.
Отпихивая друг друга локтями, мужики кинулись вперед, притискиваясь ближе к решетке, чтоб рассмотреть в темном провале за нею «людоедицу». Молча ждали, замерев, таращились и сопели, шмыгая носами.
Николай Андреевич, словно завороженный, придвинулся тоже к отверстию в стене и заглянул в дыру.
— Вон! Вон она!
Крикнул один из мужиков и указал пальцем.
В самом темном углу что-то завозилось; Николаю Андреевичу показалось — кучу ветхого тряпья шевелят крысы. Пахнуло гнилью, и то, что представлялось майору кучей тряпок, придвинулось к самой решетке, выпростав из глубины мучнистое рыло.
— Сата-ната-лята-гата… Ляти-мяти-гати-сати… — невнятно забормотало существо.
— По-бесовски разговаривает! — в ужасе прошептал один из зевак. — Упырь! Как есть упырь…
— Заклинает, окаянная…
Услыхав человеческие голоса, упырь вдруг встряхнулся, прыгнул к решетке и звонко залаял. Делая попытки вцепиться в чью-нибудь ногу, упырь выл, рычал и размахивал руками с черными загнутыми когтищами.
Мужики бросились врассыпную. А упырь, подставив слепые бельма под ласковые лучи солнышка, довольно рассмеялся: ему понравилось, что зеваки испугались.
— Смотрите мне, дураки! Я вам обиды не спущу. Живыми в землю закопаю! У меня тут слуг много… — хриплым женским голосом сказал упырь и вдруг стал деловито принюхиваться.