Темница тихого ангела
Шрифт:
«Рафики» были приобретены еще до полудня. Причем в каждом из них остались и носилки, и капельница. Машины подогнали во двор дома Бородавкина и припарковали под окнами его квартиры. Новым хозяевам не хотелось вылезать из них.
Наконец Бородавкин вздохнул с надеждой:
– Неплохо бы отметить это дело.
– Отметим, – заверил его Торганов, – но без алкоголя. А сейчас пойдем тебе «девятку» покупать.
Вечером накрыли стол, за который усадили двух сыновей Серегина – двенадцати и восьми лет. Мальчики сидели напряженные и несколько
Валентин смотрел на своих сыновей и радовался.
– Коля, а у тебя дети есть? – спросил он.
Торганов покачал головой.
– Как же так? – удивился Валентин. – Вон даже Бородавкин дочку родил, хотя удивляется до сих пор, откуда она появилась.
– Предположим, я знаю откуда, – обиделся Бородавкин, – просто неожиданно как-то: не успели пожениться, а жену уже в родильный дом отвезли.
– Мы с моей женой и отвозили, – похвастался Серегин, – я тогда водителем на «Скорой» работал, а жена моя Люська в той же бригаде медсестрой.
– Ну, да, – вспомнил Бородавкин, – так оно и было: они на «Скорой», а я следом на троллейбусе.
– А теперь Люська моя трудится стилистом в парикмахерской: богатым бабам макияжы делает, – похвастался Валентин.
Правда, с некоторой грустью похвастался: видимо, профессия медсестры больше шла его жене.
– А семья у тебя есть? – поинтересовался Бородавкин.
Николай опять покачал головой.
– Ну конечно, – согласился Бородавкин, – даже птицы за морем гнезда не вьют, а человеки тем более.
Вскоре появилась и жена Серегина. Она пораньше ушла с работы и долго не могла отдышаться, очевидно, догадываясь, чем может закончиться приобретение машин. Люся стояла в дверях комнаты и смотрела на стол. Потом наклонилась и пошарила взглядом под столом.
– Ты чего-то хотела? – спросил у жены Валентин. – Тогда это без нас, мы теперь в завязке.
Бывшую одноклассницу Торганов тоже не признал, а она его сразу. Подошла и расцеловала в обе щеки.
– Хоть один человек из нашего класса в люди выбился, – вздохнула она, – а мне самый охламонистый попался.
– Сама такого выбрала, – не обиделся Серегин.
– Дурой была, – согласилась его жена, – он на танцах в школе посреди зала вырубился. Я его пожалела и на воздух потащила. Валька очнулся, узнал меня и говорит: «Спасибо тебе, Людка. Теперь я, как честный человек, просто обязан на тебе жениться!» А ты тогда, Коля, с Таней Тихомировой танцевал и ничего не замечал. А ведь она тебя любила очень. Все девчонки об этом знали.
– Которая потом мужа-депутата замочила, – объяснил Серегин.
И тогда Торганов понял, что надо что-то делать. Однако что именно, он не знал. Шамин, говорил, правда, что, если прошение о помиловании будет отклонено, остается только один шанс на освобождение Рощиной – организовать ей побег. Конечно, безрассудная затея: Николай понимал это, но ничего другого придумать не мог. А идея о побеге крутилась в его мозгу и не давала думать ни о чем другом. Он даже сам удивился: мысли в голове, как у начитавшегося Дюма подростка.
Вечером
– О! – обрадовался Михаил Степанович. – Приехать хотите? Это здорово! Только я сейчас в гостях у сына, то есть у свата в Питере. Недельку побуду, а потом милости прошу в нашу колонию!
– Я тоже сейчас в Петербурге, – сказал Торганов и почувствовал, как замерло его сердце. – Давайте встретимся: у меня есть к вам разговор.
Они сидели в маленьком кафе на Кадетской линии Васильевского острова. Полуподвальный зальчик был пуст, играла тихая музыка, а девушка-буфетчица склонилась за стойкой, читая книгу. Николай заказал две бутылки красного вина, и пока они распивали первую, слушал, о чем говорил Пятаков. А он рассказывал о трудностях жизни, о том, что ему тяжело смотреть, как мучается сын с женой в крохотной двухкомнатной квартирке тестя, где, кроме молодых, живут еще четверо человек.
– Сват переживает по этому поводу, я переживаю, – признался Михаил Степанович. – А что мы можем сделать? Даже комнату в коммуналке в Питере сейчас не снять: за комнату здесь просят ровно мою зарплату.
– А я хотел приехать к вам, чтобы еще раз на Рощину посмотреть, – признался наконец Николай.
– Зачем вам? – насторожился Пятаков.
– Я хотел добиться ее помилования, но заседание комиссии перенесли, и я не успел.
Начальник колонии посмотрел на него внимательно, словно не веря.
– Сколько по закону дают убийце двоих человек? – спросил Торганов.
– Это смотря кто и кого убил. Если убийца не рецидивист, если это женщина, у которой еще и ребенок на руках, то лет двенадцать, а то пятнадцать могут влепить.
Полковник задумался. Поднял голову и посмотрел за окно, где почти вплотную к дому проезжал троллейбус.
– А при хорошем адвокате десять.
– Но не пожизненное заключение без права помилования?
– Нет, конечно. Но ведь Рощина убила депутата, то есть человека, ценного для общества.
Теперь уже Торганов внимательно посмотрел на полковника.
– Михаил Степанович, – сказал он, – если вы увидите, что в озере тонут двое, один из которых министр, а второй – водитель «Скорой помощи», скажем. Кого вы броситесь спасать в первую очередь?
– Министра, разумеется, – быстро ответил Пятаков, – потому что министр полезный для страны человек.
– А я – того, кто хуже держится на воде.
– Я как-то не подумал.
– Вы подумали, как большинство людей. Но я не сомневаюсь, что в реальной жизни вы, как честный и умный человек, поступили бы правильно. Ну хорошо, вы бы спасли министра, а шофер утонул. Мало ли в России водителей! Хватает. А вот министров мало. Но спасенный вами – взяточник и казнокрад. Вы его спасли, а он еще триста миллионов бюджетных денег украл. А у шофера двое маленьких детей, жена медсестра на нищенском окладе да мать больная, и всем жрать нечего, хоть с голоду помирай…