Темное искушение
Шрифт:
Я расхохотался.
Мила нахмурилась.
– Это значит «нет»?
– Он сказал, что если выстрел в руку меня убьет, он разведется с любимой женок и трахнет известную шлюху с ВИЧ. Затем уедет в Сибирь и до самой смерти будет выращивать репу.
Чтобы скрыть улыбку, она прикусила губу.
– Он тоже считает тебя бессмертным.
Я хотел улыбнуться в ответ, но не стал. Я пережил очень много смертельных моментов. Когда был моложе, даже считал, что смерть меня не хочет. Теперь я думал, что борьба за то, чтобы выбраться с низов леденящей Москвы, наградила
– Нет, котенок. Он просто видел меня в гораздо худших состояниях.
Она сглотнула, ее взгляд скользнул по моей груди, как будто она впервые увидела шрамы. Некоторые из следов были длинными и тонкими от тайком пронесенных за решетку лезвий. Несколько пулевых. Один в боку, один в спине, один в руке и еще один в сантиметрах от сердца. Мила провела по нему пальцем. От прикосновения мурашки побежали по коже.
– Кто? – спросила она дрожащим голосом.
Я знал, что она спрашивала, кто стрелял в меня – кто почти убил меня. Но что-то во мне протестовало против того, чтобы сказать ей правду. Мила хотела жить в сверкающем пузыре. Пузыре, в котором можно было бы выторговать ее отца. Пузыре, который был бы слегка темным, но, тем не менее, блестящим.
После смерти отца она могла бы многое узнать о том, как он вел дела. Что похищал девушек младше, чем она, и отправлял их в секс-индустрию. Ее пузырь должен был когда-нибудь лопнуть, но я не мог быть тем, кто это сделает.
Я улыбнулся и солгал.
– Ты его не знаешь.
Ее пальцы соскользнули с моей груди, оставив странное чувство опустошенности. Она отступила, чтобы Кирилл мог поставить портфель. Я безмолвно предупредил его, чтоб он не вздумал давать мне какие-либо обезболивающие. Мне ужасно не нравилось, как они на меня действовали. Раньше он возражал, но теперь привык и просто кивнул.
Мила находилась рядом, будто могла чем-то помочь. До нее я никогда не чувствовал, что обо мне кто-нибудь беспокоился. Да мне это было и не нужно. Вот он я, с четырьмя огнестрельными ранениями, и все еще живой. Тем не менее, Мила была в ударе, пытаясь сказать несколько слов по-русски, чтобы спросить Кирилла о моем состоянии. Это было ужасно, потому что нравилось мне. И это никак нельзя было назвать продуктивным. Как только она уйдет, карма оставит меня над миской пропитанных молоком фруктовых колечек тосковать по женской любви.
Мне нужно было остановить эту лавину прямо сейчас.
– Мы оба кончили, Мила, – грубо сказал я. – Не понимаю, что ты тут забыла.
От этих слов она шагнула назад, побледнев. И теперь я себя ненавидел. И что эта толика ненависти добавила к общей картине?
– Окей, – пробормотала она. – Тогда я пошла.
Секунду поколебалась, прежде развернуться, чтобы уйти так, будто это – последнее, чего она хочет. Мне тоже казалось, что это не то, чего я хочу. В дверях она бросила на меня мимолетный взгляд, от которого у меня сжалось сердце, а затем ушла.
Я задался вопросом, не эта же сцена разыграется через два дня – я мельком
Два часа спустя я упал в постель в окровавленных брюках и ботинках. Кирилл сказал, что рана заживет быстрее, если он вколет мне в руку антибиотики. Он был почти уверен, что пуля не задела кость, только разорвала мышцы. Каким самовлюбленным я снова стал. Обычно после такого дня я бы с удовольствием выпил две рюмки водки и выкурил сигару, но сейчас перед глазами стояло убитое горем лицо Милы.
Меня терзало желание пойти в ее комнату, но я подавил этот порыв. Я уже извинялся перед ней. Сил на второе извинение не было. Не говоря уже о том, что сейчас, за тридцать часов до того, как я убью ее отца, извиняться было бесполезно.
Я был уверен, что она все равно не будет мне рада, а я никогда ни о чем не просил в своей жизни – даже ребенком, живя на улице. Я просто брал то, что хотел. К сожалению, Мила не была пригоршней рублей или буханкой хлеба. У нее просто обязаны были быть чувства и какая-то вудуистская власть надо мной, не позволявшая мне причинять ей боль… даже эмоциональную.
Я никогда не стану просить.
Но уже не в первый раз мне хотелось этого.
Я заснул с мыслью о том, что увижу Милу на улице. Просто возьму ее на руки и отнесу домой, в свою русскую крепость, где буду с рук кормить гранатовыми зернышками, чтобы она никогда не смогла уйти.
Меня разбудило легкое движение на матрасе. Я знал, кто это. Тяжесть в груди ослабла, когда Мила скользнула в постель рядом со мной и положила руку мне на грудь, а голову на плечо.
Моя идеальная маленькая мученица, лежащая в руках палача своего отца. У меня была работа, которую требовалось сделать, а она была шахматной фигурой, которую нужно было использовать.
Проблема была в том… что я не думал, что смогу ее когда-нибудь использовать.
Глава сорок пятая
quatervois (сущ.) – перекресток
Я сгорала в адском пламени. Было лишь одно объяснение жару, пожиравшему изнутри. Хотя ад не должен был быть таким манящим… или пахнуть русским лесом… или подходить так же хорошо, как Armani.
Хотя в нем был аромат крови.
Я зажмурилась от солнечного света, льющегося в окно. Яркий утренний свет заслоняло лишь тело Ронана, конечно же, оно было воплощением адского пламени.
Я прижималась лицом к его груди и была почти уверена, что на моей щеке останется немного засохшей крови священника. Это должно было стать последней соломинкой в этом ненормальном тет-а-тете, но откуда-то я знала, что убитый был по-настоящему дерьмовым священником.
Одну ногу я переплела с ногой Ронана и медленно задыхалась под его тяжелым бедром, мертвым весом руки, обнявшей меня, и всем этим жаром. Это было блаженством.