Темное искушение
Шрифт:
Я лежал на диване в гостиной, пульсирующая рука свисала. Странно, я не помнил, как сюда попал. Когда я подумал, что буду разгребать дерьмо Алексея, я имел в виду именно это. Последнее, что я помнил, – как мне пришлось разбираться с одним из вагонов, который сошел с рельсов, разбился, а затем взорвался, когда я прибыл. Маленькие белые таблетки падали с неба как снег. Огорченно пискнув, Мила толкнула меня в грудь. Я сцепил зубы. Очевидно, сегодня она встала не с той ноги. Девушка попыталась отстраниться, но я схватил ее
– Я не могла тебя разбудить! – воскликнула она, задыхаясь. – Я думала… Я…
От вида слез, бежавших по ее щекам, у меня ком встал в горле. Она решила, что я умер. Ни за что не умру полуобнаженным, валяясь на диване. Мысль была почти забавной, если бы не слезы Милы, из-за которых я чувствовал себя дерьмово. Хотя тот факт, что это были слезы обо мне, вызвал в груди теплое чувство, которое можно было сравнить только с новогодней радостью. А я даже не отмечал Новый Год.
– Мне казалось, ты веришь, что я бессмертный, котенок, – хрипло сказал я.
Она сглотнула.
– Столько крови…
Полная луна освещала комнату почти так же хорошо, как осветила бы лампа. Кровь стекала по моей руке, покрывая грудь и ее руки. Должно быть, она сняла с меня рубашку, чтобы увидеть рану. Я был удивлен, что не проснулся, хотя и не перевязал рану так, как следовало бы. Игры Алексея сделали это невозможным.
Альберт вытащил пулю и перевязал руку, но, судя по небольшой луже на полу, кровила она знатно. А тот факт, что я мог нормально двигать рукой, подсказывал, что выглядело это хуже, чем было на самом деле.
– Не вся кровь моя. – Кровь на моей груди была чужой.
– А чья? – Вероятно, она подумала об отце. Так и должно было быть. И так будет.
– Священника. – Как бы кощунственно это ни звучало, он действительно был дерьмовым священником у Алексея на жаловании.
Она прикусила губу.
– О.
Я был уверен, что ей будет что сказать, как только она осмыслит это, но Мила молчала, сидя на краю дивана в одной моей футболке. Она выглядела как влажная мечта Микеланджело. Как обычно, на ней не было бюстгальтера, соски просвечивали сквозь белую ткань. Очевидно, кровь во мне еще осталась, и она устремилась в пах.
Щеки с дорожками слез. Блестящие глаза. Ноги, за которые я готов умереть. Она была так красива, что один ее вид ударил меня под дых. Вагон поезда взорвался словно в боевике, но когда с неба падали таблетки, я видел Милу, одетую в желтое, стоящую на потрескавшемся тротуаре и ловящую снежинки ладонью.
В мире были и более жадные мужчины – включая ее отца – но я вдруг понял, что обошел их всех, когда нетерпеливый, алчный жар вспыхнул во мне по отношению к этой плачущей обо мне девушке.
Потянув ее прикушенную губу, я провел по ней татуированным пальцем.
– Ничего не скажешь о моей почерневшей душе?
Она подняла на меня мягкий взгляд.
–
Мой взгляд стал жестче, ее ответ вызвал иррациональную вспышку раздражения. В этом было трудно признаться даже себе, но эта девушка нравилась мне до неприличия. Мне нравилось, что она живет в моем доме, даже несмотря на всю грязь, которую тащила. Мне нравилось ее полное внимание и умные высказывания. Но что действительно нравилось, это ее сердце – мягкий орган в груди, который я мог вылепить так, чтобы он идеально ложился в ладонь.
Ее слезы, доверчивый взгляд, гребаное существование – все это не давало представить, как она уходит от меня, а я смотрю на это, и на моей ладони – следы липкой желтой глины, которую мне никогда не смыть.
Мой большой палец надавил на ее губы, размазав мое смятение по внутренней поверхности ее рта. Ее отсутствие чувства самосохранения раньше забавляло меня. Теперь мне хотелось запереть ее в пуленепробиваемой комнате, куда только я имел бы доступ. А такой у меня сейчас не было.
– Глупый котенок, – растерянно прорычал я.
Кошачьи глаза, из-за которых я и дал ей это прозвище, прищурились, когда она вырвалась из моей хватки.
– Это ты глупый, лежишь здесь, истекая кровью.
Теперь она была моим котенком, потому что оставалась приторно-сладкой ровно до тех пор, пока не выпускала когти.
Схватив ее за горло, я притянул ее губы к своим. Она выдохнула мне в рот, мой язык остановил протесты. Девушка уперлась руками в диван у моей головы в попытке удержать вес тела. Меня ранили в руку, хотя рядом с ней было такое чувство, что в грудь.
Я куснул ее губы и, почувствовав влагу на ее щеках, принадлежавшую мне, понял, что у меня встал.
– Нет, – выдохнула она мне в губы, пытаясь отстраниться, но мое тело восприняло это фигурально – как будто она уходила, черт возьми, навсегда – и моя хватка стала крепче, хаос во мне всплыл на поверхность.
Она отвернулась.
– Ронан… нет.
– Что я говорил по поводу этого слова?
– Ты истекаешь кровью. Сильно. – Ее голос звучал так расстроенно, что я ослабил хватку, но не смог удержаться и не пробежать губами вниз по ее шее, оставив метку единственным способом, который знал.
Отпустив ее плоть и царапнув зубами, я сказал:
– Это случается, когда в тебя стреляют.
– Тебе надо в больницу. – Она сопротивлялась. – Серьезно, что ты делаешь, лежа тут?
– Пытался поспать. Но теперь у меня есть настроение для другого. – Я подхватил ее бедра и потянул, чтобы Мила оседлала меня, игнорируя свою руку. Боль была ничем по сравнению с внезапной жаждой оказаться внутри нее. Странно, я не думал, что это желание имело что-то общее с членом.