Темное, кривое зеркало. Том 5 : Средь звезд, подобно гигантам.
Шрифт:
Бог—предок зашипел в ярости от такого святотатства, но Такиэр лишь улыбнулся. Возвратившийся из мертвых, что было насмешкой над всеми правилами... Повелитель знал это, как знал и Такиэр. Это могла быть лишь одна персона.
Когда—то — величайший воин своей эпохи. Прежде Такиэр сомневался, подозревал, что все это было пропагандой или мифом, но теперь он знал безо всяких сомнений. Только тот, кто умер и воскрес, мог ощущаться подобным образом.
Любое путешествие начинается с первого шага. Любая работа начинается
Все должно с чего—то начинаться.
И что может быть лучше, чем начать уничтожение его неблагодарного народа с уничтожения того ходячего богохульства, которым был Маррэйн Предатель?
Он улыбнулся и прикрыл глаза, прислушиваясь к шепоту Бога—предка.
Рассудочная часть его ума перестала работать, замененная вопящим безумием — результатом жизни, состоящей из разбитых мечт, потерянных друзей и вереницы сокрушительных поражений. Да'Кал, Нерун, Майкл Гарибальди, Шеридан, Летке...
Все погибшие друзья. Все эти потери. Великая Машина и Эпсилон 3, разбитые на миллиарды кусков камня. Ворлонец, разрывающий на куски совет, созванный ради мира. На'Тод, его подруга, его помощница, давным—давно работающая на Синовала. Предательство Да'Кала, гнев и безнадежная, странная любовь.
Такой тяжелый груз на его душе.
Такое жгучее пламя внутри. Так много того, что похоронено под годами долга, самоотречения, расчета и добродетели...
Так много того, что в гневе вырвется на поверхность.
Так много того, в чем можно обвинить одну персону.
Лондо Моллари.
Не было никого, кто бы остановил существо, бывшее прежде Г'Каром, когда он бежал к тронной зале — бежал с быстротой и упорством, не вяжущимися с его возрастом. Он чувствовал себя куда моложе, тем, кто сражался с центаврианами, и тем, кто мечтал почувствовать в своих руках шею центаврианского императора.
Он был здесь, он сидел на троне и тени, словно саван, скрывали его лицо. Нарн медленно вошел. Его потерянный глаз. Вырванный из глазницы. Да, оружие держал Да'Кал, но винить следовало центавриан. Всё они, и все они воплощались в этом единственном существе.
В их Императоре.
— Г'Кар. — тихо прошептал Император. Так стар. Он был так стар и хрупок, и казалось, что он рассыпется от легчайшего прикосновения. — Старый друг... как здорово увидеть тебя вновь.
Нарн медленно шел вперед, его мускулы были напряжены и бешено стучало сердце. Пусть старик болтает. Пусть бормочет свои последние, бессмысленные слова.
— Я пытался спрятаться от этого, сбежать от него, похоронить себя, но этого сделать невозможно. Пойми, смерти нельзя избежать.
На полу была кровь и Г'Кар остановился, озадаченный. В дни своей молодости он был очень наблюдателен, и даже единственным глазом он часто видел то, что упускали другие.
— Да, я надеялся на иное, но... а, что толку в надеждах для таких стариков, как мы?
Нарн не слушал, медленно изучая следы на полу. Не центаврианская кровь, нет. Человеческая — возможно. И запах из—под пола. Тоже не центаврианский. Не человеческий или нарнский. Чужой.
— Было бы куда лучше, если б я давным—давно умер, и не дожил до того, чтобы увидеть такое. Мой народ, Г'Кар, мы так много претерпели... Расплата, да — за наши преступления и нашу спесь, но когда же закончатся выплаты? Сколько же будут взыскиваться проценты?
Ловушка. О да. Коварнейшая вещь. Центавриане хитры и коварны. Ловушка, здесь, в миг его триумфа. Нарн—мститель осторожно обошел ее и продолжил свой путь к трону.
— Когда—то я дал обещание — одно обещание из многих — моему старому другу, когда тот лежал при смерти. Я поклялся сделать наш мир лучше. Столь многие из моего народа страдали и умирали, потому что они не принадлежали к благородному роду, не были рождены в знатности как мы. У меня было почти двадцать лет, и я не сделал ничего, чтобы помочь им. О, Г'Кар, должно быть я самый бесполезный Император, который занимал это кресло.
Он продолжал идти. Осталось всего несколько шагов.
— И кто займет этот трон после меня? Не знаю. Я не знаю, найдется ли кто—нибудь. Я могу стать последним Императором Центаври—Прайм.
Почти на месте.
— Но ты, Г'Кар. Ты мой друг, мой величайший друг. Остальные... они все мертвы. Наверное — даже Джорах. Наверное, даже и он. Остались лишь ты и я, как это было в начале.
Император поднялся и пошел к нему, медленно и нетвердой походкой. Нарн остановился, заподозрив какую—то хитрость, какой—то план.
— Я хочу, чтобы ты знал кое—что, Г'Кар. Две вещи.
Нарн напрягся. Вот оно.
— Во—первых, ты мой друг. И во—вторых...
Я прощаю тебя.
Нарн помедлил, а затем, с яростным ревом, он бросился вперед стиснув руками шею Императора, чувствуя, как поддается его дряблая кожа и дрожат кости. Император смотрел на него, его глаза были темны, но наполнены пониманием.
От этого он лишь сильнее стиснул хватку.
Он стоял в одиночестве на верхушке шпиля,
Возвышавшегося над всем.
Здесь легко было быть Богом. Он мог увидеть все, что пожелает и кого пожелает. Он мог рассматривать их большими, как и в жизни, или крошечными как букашки, но он видел всех.
Должно быть, так ощущают себя ворлонцы. Над всей вселенной. Могущественными, древними, всезнающими, мудрыми...
Боги.
Но при всей их мощи — они сделали ошибку. В действительности, они их сделали несколько, точно также, как и он, но необратимой была лишь одна. Они привели Чужаков. И сделав так они обрекли себя, эту вселенную, а возможно — также и все остальные.