Темное разделение
Шрифт:
Яркое солнце позднего лета производило странное впечатление. Симона всегда думала, что Мортмэйн — это место темноты и жутких теней, как в ночных кошмарах. Она всегда видела его в своем сознании в оттенках черного и серого цветов, как на старых фотографиях, так что было немного странно видеть его в дневном свете; вообще-то она уже почти задумалась, не попадали она в один из плохих снов, не заметив этого.
Между тем она прошла половину пути, и деревья становились реже, так что она уже могла вполне ясно разглядеть дом. Он выглядел кривым: левая сторона была в порядке, а другая просела, словно получив откуда-то ужасный удар, и крыша была с вмятинами, так что с этого угла дом выглядел как сгорбленный великан, ползущий по склону на четвереньках. Симона с сомнением оглядела его, а затем расстегнула футляр фотоаппарата и сняла затвор. Фокусируя камеру, она почувствовала себя лучше: возникло ощущение, словно она контролирует Мортмэйн, а не наоборот. Она попробовала разные ракурсы, а затем сделала множество быстрых снимков.
Хватит изображений снаружи. Она действительно собирается зайти внутрь и попытаться сфотографировать девочку? Сейчас, будучи здесь, она не была уверена, что сможет это сделать. Там может быть что угодно. Маленькие зверьки с когтистыми лапами и длинными тонкими хвостами. Ужасные старые бродяги — да, мама говорила, что туда приходят бродяги. Или цыгане, или даже…
Или даже привидения.
Привидения.
В ту же минуту она увидела какое-то быстрое движение дальше на дороге, неясный проблеск яркого цвета — что-то вишнево-красное на фоне блеклых каменных стен Мортмэйна. Симона моргнула и взглянула на солнце: оно уже стояло низко, позднее летнее солнце, которое во время заката иногда окрашивало вполне обычные вещи в раскаленный красный цвет. Затем она снова посмотрела на Мортмэйн, на чахлую траву и толстые старые деревья за ним. Но нигде ничего не шевелилось. Воображение. Или, может быть, там было животное, которое при ее приближении испугалось и убежало. Нет, не похоже, оно было слишком большим. Она снова оглянулась вокруг. Может быть, там кто-то прячется и наблюдает за ней? Цыган? Но цыгане обычно ходят толпами, и у них есть рыбаки, и дети, и пестрые шатры, и они очень шумят. Бродяга тогда? Но бродяги не бегают так быстро и стремительно.
А затем это показалось снова, неожиданное мгновенное движение, как будто кто-то — или что-то? — обогнул угол здания и скрылся из виду. Что бы это ни было, оно двигалось так быстро, что его форму трудно было различить, но в этот раз Симоне показалось, этот кто-то бежал, пригнувшись к земле, немного криво, вскинув одну руку.
Вскинув руку, чтобы спрятать лицо? Или — и это было страшно — он подзывал Симону, чтобы она подошла ближе, прошла оставшиеся несколько метров дороги?
Она здесь, подумала Симона, и сердце ее глухо застучало. Девочка. Она где-то внутри Мортмэйна, и я чувствую, что она там. Она теперь ближе ко мне, чем когда-либо, и я абсолютно уверена, что это она только что пробежала вдоль стены. И если я смогу увидеть ее и попросить объяснить все это, попросить ее перестать приходить ко мне в голову… Это звучало глупо. Это было похоже на отрывок из истории о привидениях. Но я должна это сделать, подумала Симона. Это мой лучший шанс по-настоящему познакомиться с ней, и, если я сейчас не войду внутрь, я буду безумно жалеть об этом.
Но сначала она села на траву и установила на камеру вспышку. Она еще не фотографировала со вспышкой, но очень внимательно изучила инструкцию, перед тем как прийти сюда, и думала, что все поняла правильно. Маленькие лампочки были в боковом кармане, их нужно было только привинтить. Она обнаружила, что истратила уже почти всю пленку, но она принесла с собой еще одну, так что осторожно перемотала пленку, вынула ее и вставила новую. Пока что все идет неплохо.
Она глубоко вздохнула и прошла оставшийся путь, бережно держа камеру, чтобы не сместить вспышку. Она немного замедлила шаг, когда громада Мортмэйна оказалась перед ней, а затем сфокусировала камеру и сделала несколько снимков снизу вверх. Возможно, они не выйдут, потому что слишком близко, но если выйдут, то дом будет выглядеть так, словно он находится на краю и вот-вот обрушится вперед. Это будет очень интересный вид. Огромная старая дверь провисла на петлях, и она была куда тяжелее, чем казалась снаружи. Но Симона смогла еще немного подтолкнуть ее и проскользнула в проем. «Ну вот. Я внутри».
Там, за дверью, было намного темнее, чем она ожидала, так что сначала пришлось пробираться вперед, вытянув перед собой обе руки. «И что я сделаю, если из темноты вдруг возникнет рука и дотронется до меня?» — подумала Симона, и ее сердце как будто остановилось на мгновение. Если это действительно случится, то это будет рука из далекого прошлого. «Мертвая рука. Мертвая рука, как название дома. Или я сама попала в прошлое и не заметила этого. Не глупи, люди не могут попасть в прошлое, это же не кино!» Но ее сердце учащенно забилось, и она чувствовала, что здесь с ней может случиться абсолютно все, что угодно.
Но даже без ужасных рук старых призраков там были другие опасности. Она могла споткнуться обо что-нибудь в темноте и разбить колено или налететь на стену по ошибке и потерять сознание. Если что-то такое случится, она пролежит здесь несколько дней, прежде чем кто-то найдет ее.
Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и она внимательно осмотрелась. Это был огромный холл, размером с очень большую комнату, почти как спортзал в школе. По обеим сторонам главной двери располагались два узких окна, но они были заколочены, и это делало холл еще темнее. В помещение выходило множество дверей, Симона могла разглядеть только их очертания, и она подумала, что комнаты за ними должны быть действительно отвратительными. Она решила, что не будет открывать ни одну из них.
Холл был не только грязным, но еще и каким-то печальным. Через трещины в полу проросла трава, и повсюду отвратительно пахло, и было похоже, что темные углы кишели пауками и другими насекомыми. Широкая лестница в конце холла вела наверх, но даже если бы Симона решилась обследовать верхние помещения, она едва ли смогла бы подняться по ней: почти все перила были сломаны, и ступени выглядели так, словно они обрушатся в ту же секунду, как только нога ступит на них. Так же, как она не собиралась открывать ни одну из дверей, она не собиралась идти по этой разрушенной старой лестнице.
Было очень тихо, но не так тихо, как должно быть в пустом доме. Симона напряженно вслушивалась, и через мгновение в голове раздался знакомый голос.
Итак, ты пришла, Симона… Я знала, что однажды ты придешь… И теперь мы наконец по-настоящему вместе…
Симона не шелохнулась. Внутренний голос или в этот раз слова были произнесены кем-то вслух? Она не была уверена, потому что здесь все казалось другим; вообще-то она была почти готова поверить, что действительно попала в прошлое — в то время, когда черные железные двери с лязгом закрывались каждую ночь и люди-свиньи крались по темным коридорам. Если она будет слушать внимательно, то сможет услышать эхо голосов людей, которые когда-то жили здесь.
Но это было не эхо; откуда-то доносился звук капающей воды. Чтобы обеспечить себе кошмары на сто лет вперед, можешь поверить, что это хрупкий шепчущий голос, как стук сосулек за окном спальни зимой.
А затем она снова услышала: заходи внутрь, Симона… Пора нам хорошенько познакомиться друг с другом… Я так долго ждала тебя…
Симона спросила вслух: «Кто ты? Скажи мне, кто ты?» Ее голос звучал странно в тишине. И он слегка дрожал. Она сказала, немного громче: «Я знаю, что ты здесь. Я чувствую, что ты здесь. Но я не вижу тебя».
Ничего. Тишина. Но Симона по-прежнему ощущала, как сводит живот — так бывает перед чем-то ужасным или непонятным. «Что-то должно случиться, — подумала она. — Что-то очень важное».
Она снова сняла затвор фотоаппарата; руки плохо слушались, и это было неприятно, но если она действительно сможет сфотографировать девочку, это будет своего рода ее оружием. Она сможет сказать: у меня есть твои фотографии. И если ты не оставишь меня в покое, я покажу их людям. И девочке это не понравится, она хочет остаться тайной и загадочной, Симона знала это.