Темные дороги
Шрифт:
Оказалось, у нас есть только арбузный. Джоди упросила меня купить его из-за красно-зеленой глазури, но вкус ей ужасно не понравился. И мне тоже.
Я взял кукурузные хлопья и съел пару пригоршней прямо из коробки. Запил молоком и двумя банками пива.
Во дворе залаял Элвис. Я перепугался, что вернулась Эмбер, но пиво притупило чувства. Наверное, не надо было столько пить. Потянулся за папашиной курткой, что висела на спинке стула, и шарахнулся о стену.
Закрыл глаза и выругался. А когда открыл, увидел Мисти. Стоит в дверях в джинсовом комбинезоне
– С тобой все хорошо? – спросила сестра.
– Просто замечательно.
Она застыла в молчании. И не обойти ее никак. Попросить подвинуться, что ли?
– Что это ты здесь делаешь? – Голос-то у меня был храбрый. – Пропустила автобус? А Джоди где?
– Сегодня последний день перед каникулами, – сказала Мисти. – Прибираемся в шкафчиках и смотрим видео. Больше ничего.
– Надеюсь, смотрите образовательную программу.
– Экранизацию.
– «Моби Дик»?
Она смерила меня взглядом.
– «Кладбище домашних животных».
– Вот куда идут мои налоги, – проворчал я, влезая в куртку.
– Я слышала, как вы с Эмбер ночью ругались.
Я сглотнул. Обвел глазами кухню. Сполоснул миску Джоди. Раздавил банки из-под пива и выбросил в мусор. Открыл холодильник и сунул в него голову.
– И что же ты слышала?
– Ты орал на нее, чтобы оделась.
Я засмеялся. И еще раз засмеялся. Откусить бы себе язык, лишь бы перестать ржать раз и навсегда.
– Ты, наверное, ослышалась.
– Почему ты спал в собачьей будке?
– Чисто для прикола. – Я вынул голову из холодильника.
– Ваши с Эмбер дела меня не интересуют.
Я старался не смотреть на нее, но мои усилия не увенчались успехом. Темные, немигающие глаза уперлись в меня. Под их взглядом я превратился в мальчишку, которого неудержимо тянуло к черным дырам в земле и полуразрушенным зданиям. Она говорила безо всякой задней мысли. Не потому, что была испорчена. Не потому, что все простила или сама была жертвой. Просто ее ничего больше не трогало. Да она никогда и не была особенно отзывчивой. Теперь же это бросалось в глаза.
– Мне пора на работу, – пробормотал я.
– А как насчет моей татуировки? Если уж я опоздала на автобус и все такое?
– Даже не мечтай. У нас уже был с тобой разговор.
– А вдруг ты передумал?
– С чего бы это?
Она пожала плечами. За этим жестом стояло больше, чем за иной проповедью. Кажется, я понял, что она хотела мне сказать. Как она могла шантажировать меня? Мало ли что произошло между мной и Эмбер.
А может, она намекала, что застрелит меня?
Снова меня разобрал смех, но я подавил его. Ружье-то я спрятал.
– Нет, ни за что.
– Почему?
– Татуировку не сотрешь…
Вот ведь глупость сморозил! Мне-то что за дело до лишнего шрама на ее внешности?
Я зашел с другого боку:
– Ты еще слишком молода, чтобы принимать решения, которые повлияют на всю твою оставшуюся жизнь. Значит, за тебя придется решать мне. А это слишком большая ответственность.
– Ладно.
Она подошла к буфету и взяла стакан.
– Ладно? – эхом отозвался я.
– Принимается. – Мисти двинулась к холодильнику. – Я-то думала, ты начнешь трындеть, что татуировка – это гадость, или начнешь меня по-отечески отговаривать… Ну а если так рассуждаешь, – она вынула из холодильника кувшин голубого «Кулэйда», – я могу это понять.
Она налила напиток себе в стакан и сделала большой глоток. Розовые камушки у нее на запястье при свете солнца словно подернулись дымкой. Они смотрелись более-менее ярко только при искусственном освещении.
– Мы не так уж отличаемся друг от друга, – сказала она, оторвавшись от стакана. – У нас логика одна.
– А?
– Оба мы не такие, как все. Я не похожа на остальных девчонок. А ты – на остальных парней.
– О чем это ты?
– Ты не любишь футбол. Не любишь косить. У тебя в машине книга по искусству. – После каждой фразы она шумно отхлебывала из стакана.
– Подумаешь, – сказал я. – В этом альбоме почти все художники – мужчины. В парне, который любит искусство, нет ничего такого.
– Как и в девчонке, которая любит охоту.
– А кто сказал, что это не так?
– Папа. Он так считал.
Она допила свой стакан. Губы у нее слегка окрасились синим, напомнив мне плакат против курения, на котором младенец с лиловым лицом был подключен к аппарату искусственного дыхания. Этот плакат я видел в каком-то журнале в приемной у Бетти.
– Отец с удовольствием брал тебя на охоту, – напомнил я.
– Вот уж нет, – бесстрастно произнесла Мисти. – Просто так складывались обстоятельства. Он всегда хотел, чтобы на моем месте был ты.
– Фигня.
– Нет, правда.
– По-твоему, меня он не любил, потому что я не ходил с ним на охоту, а тебя – потому что ходила?
– Что-то в этом духе.
Ее мрачные темные глаза смотрели в пустой стакан. В воздухе повисло многозначительное молчание.
– Я делала все, чтобы он меня полюбил.
Ее слова отозвались в моих ушах щелканьем капкана. Захотелось убежать. Но тут она перевела взгляд на меня. Словно металлические створки сомкнулись вокруг моей ноги. Теперь вырываться бессмысленно – только покалечишься.
– Он любил тебя.
– Не так, как маму.
Холод пробежал у меня по спине снизу вверх. Затылок заледенел.
– Это – другая любовь. – Я с трудом сдерживал отвращение.
– Он ее ни разу в жизни не ударил. Задумывался над этим? Ни разу. Наверное, поэтому ей было наплевать, что он колотит нас.
Вот он, ответ. Окончательный. В подернутых дымкой глазах моей сестры боль, и замешательство, и ненависть отверженной.
Никакого инцеста, повлекшего за собой кару смерти, не было в помине. Не было и бешеной преданности отцу, столько времени проводившему с дочкой. Отец вообще ни при чем. Конфликт разгорелся между матерью и дочкой.