Темные изумрудные волны
Шрифт:
Через осведомителей и «своих» оперов подкинули информацию о причастности Шеховцова. Першин дал показания, что Шах угрожал ему с целью «прибить» завод.
Вопрос решился быстро. Шеховцов исчез вскоре после того, как обо всём этом узнали в «офисе».
Следователям было неизвестно о том, что Першин работал с «офисом», а Каданников, естественно, не афишировал свою клиентскую базу. Поэтому долгое время Першину верили.
Приобретя на него достаточно сильное влияние, Еремеев решил сместить Заводовского, и назначить на пост генерального директора своего старинного друга — Шмерко. Першин согласился, соответствующее
Всё образовалось, но оказалось, ненадолго. Недаром сказано: знают двое, знает и свинья. Милиция выяснила имена исполнителей убийства, понемногу стала просачиваться информация о заказчиках. Становилось жарко. Чтобы нейтрализовать главную опасность, Еремеев был вынужден сблизиться с Каданниковым. Адвокат искал малейший повод, чтобы почаще видеться с ним. Его обаяние, утробная волчья харизма, сделали своё дело. Каданников и Солодовников, люди опытные, не замечали очевидного. А по поводу убийства Кондаурова ходило столько версий, и столько народу уже было наказано, что Каданников весьма скептически относился ко всем подобным разговорам.
А когда в городе появился Никитин, Еремеев воспользовался услугами того же Хамхоева.
Тот прибыл в «офис», сообщил о том, что заказан Никитин. Заказчики — как и в прошлый раз — иногородние. Причина — точно не известно, сказано лишь, что Никитин очень наследил в Питере. О том, что он причастен к убийству Кондаурова, в «офисе» было неизвестно, и Еремеев счёл разумным не поднимать эту тему. Получив «добро», Хамхоев вызвал Грищенко и Мартынова, которые подготовили и провели операцию.
К этому моменту обозначилась и встала в полный рост другая проблема — полковник Давиденко, мешавший жить и Еремееву, и Першину.
Он был главной движущей силой расследования убийства Кондаурова, удачное завершение которого грозило им обоим крупными неприятностями. Кроме того, он занял принципиальную позицию по отношению к Еремееву.
Першин был также недоволен тем, что, устранив Кондаурова, ничего не выиграл. Как он и предвидел, Каданников сам отказался от «ВХК» — ему это было неинтересно с самого начала. Однако, Першин тут же попал в другие жернова — милицейские. Давиденко пришлось платить столько же, сколько Кондаурову. Правда, полковник помогал в решении некоторых вопросов, связанных с налоговой инспекцией, таможней, и другими государственными учреждениями, однако взял привычку за сверхусилия брать дополнительную плату. Это тяготило карман, а отвязаться уже никак нельзя.
Сказано — сделано. Еремеев выехал в Ростов на переговоры с Хамхоевым, с которым к тому времени сложились доверительные отношения. Удалось убедить выполнить очередной заказ, не посвящая в это дело «офис». И не один заказ, а два — подвернулся ещё этот Бухман из «Фармбизнеса». Хамхоев согласился. Он экономил деньги: «офисным» пришлось бы платить за «визу». К тому же он боялся, что при случае «офисные» сдадут его милиции, которая — он уже знал об этом — висела на хвосте.
Собрав группу, Хамхоев направился в свою последнюю поездку.
— Про Лиманского он нам так ничего не выложил, — сказал Иосиф Григорьевич, выключив диктофон.
— Одно из двух: либо он непричастен, либо все следы уничтожены, и нет смысла признаваться. Стервец отпирается, понимая, что его берут на пушку.
— Лиманский имел доступ ко всем ключам, ему никто не был нужен для того, чтобы залезть в ячейку. Странно только, что всё произошло в день похорон.
— Наоборот, Григорьевич — он подумал, что пропажа не сразу обнаружится, что точная сумма похищенного известна одному Кондаурову; вот и решился.
— Будем посмотреть. Чего гадать на кофейной гуще? Вопрос такой: что с этим пиндосом делать?
— Думай сам. Не забывай, он собирался тебя прикончить.
Допив ароматный кофе — адвокат оказался гурманом — они направились к нему, — решать, сколько чашек кофе отмерить ему на этом веку. В гостиной бойцы смотрели боевик по телевизору, и со знанием дела комментировали то, что происходило на экране.
— Сколько можно его колошматить, по моим подсчётам, он уже пять раз должен умереть! Брехня какая-то, — сказал один.
— Для лохов снимали, — ответили ему.
Войдя в спальню, Иосиф Григорьевич, будучи уже за пределами отвращения и ненависти, обратился к Еремееву со следующими словами:
— Завтра мы поедем к нотариусу, ты напишешь дарственную на этот дом. А сейчас расскажи, какими активами располагаешь, я до утра подумаю, что с этим делать.
— Если такой разговор вышел, — побагровел успевший прийти в себя Еремеев, — хрен тебе на постном масле. У тебя есть признание, вези меня в камеру… или кончай прямо здесь.
— И то верно, — посмотрев по сторонам, заметил Иосиф Григорьевич, — не стоит оставлять лишнюю тяжесть на падонкаффских плечах.
И, схватив стоявшую на тумбочке массивную греческую вазу, разбил её о голову адвоката. Не дожидаясь, пока Еремеев придёт в сознание, полковники вышли в гостиную. Там они распорядились провести адвокату дополнительную серию «процедур», затем отвезти его Уварову в гараж, а перед этим обыскать весь дом.
Наутро они приехали в гараж. Поездку к нотариусу пришлось отменить — Еремеев, в полубессознательном состоянии, бился в горячечном бреду. Слушая, как он выкрикивает «Подонки! Придушу всех!», и прочие ругательства, Давиденко вспоминал эпизоды его «адвокатской» практики. Вот парень, приблизившийся к его машине и пытающийся её взломать. Выглянув в окно — Еремеев тогда жил в многоквартирном доме — адвокат выстрелил из ружья по воришке. Попал в голову, затем отправился спокойно спать. Парень скончался на месте. Дело удалось замять. Вот шестнадцатилетняя девочка, найденная на свалке Ангарского посёлка, она была изнасилована и зарезана. Соседи Еремеева показали, что видели, как накануне вечером он вёл её в свой дом. На следующий день их самих — пенсионеров, мужа и жену — обнаружили зарезанными в собственном доме.
Иосиф Григорьевич достал из автомобильной аптечки пачку аспирина, вынул таблетку, и впихнул её в рот Еремееву. Затем вышел из гаража, бросив на ходу:
— Поехали, Слава.
И они отправились к Иосифу Григорьевичу домой — решать, что делать с шестьюдесятью тысячами долларов и двумя слитками золота, обнаруженными в домашнем сейфе адвоката.
На следующее утро они вновь приехали в гараж. Стоял невыносимый запах — накануне никто не подумал о том, что Еремееву необходимо отправлять естественные надобности. Как, впрочем, есть и пить. Сам адвокат, по-прежнему в наручниках, лежал в беспамятстве. Иосиф Григорьевич дотронулся до его лба — лоб пылал, как раскалённая жаровня.