Темный ангел
Шрифт:
– Только через мой труп! – разъяренным тоном объявила тетя Мод, но дядя Стини перебил ее:
– Мод, дорогая, возьмись же за ум! Надвигается война. И если ты веришь в миротворцев, то я нет, как и Фредди. Чего еще ты ждешь? Денег нет. Фредди не может присматривать за ней. Я уверен, что ты не заставишь и меня исполнять эту роль. Бедная маленькая малышка совершенно подавлена. Ей надо покинуть это место, все забыть.
– Никогда! Только не к этой женщине! Я не позволю, Стини! И никаких разговоров на эту тему больше не будет, понимаешь? Пусть даже ты вбил это в свою тупую башку, но больше ничего не будет. Таковой проблемы не существует, ты ее выдумал. Виктория отправится
– В тупую башку? – Дядя Стини вроде стал заводиться. – Я далеко не тупоголов. Да станет тебе известно: все тщательно продумано! Так уж вышло, что ты относишься к Констанце с предубеждением, но она – крестная мать ребенка…
– Крестная мать? Это было ошибкой! Как я и говорила в свое время.
– Как только до нее дошло известие, она сразу же предложила взять Викторию к себе. Немедленно. Сразу же. Без промедления…
– Ничего подобного сделать ей не удастся, и можешь сообщить ей, Стини, что я буду ей весьма благодарна, если она ни во что не будет вмешиваться. Виктория отправится в Лондон со мной!
– А когда начнется война? Что тогда? Ты останешься в Лондоне, не так ли? Должен сказать, что это не очень умное решение. Кроме того, ты не в лучшем состоянии, ты уже далеко не молода.
– У меня нет старческого слабоумия, Стини, если у тебя хватит благородства это признать.
– Америка – сейчас самое подходящее место. Если разразится война, Виктория будет в безопасности. Ради Бога, Мод, мы же не говорим, что она там останется на вечные времена – только на время. Ребенку это пойдет на пользу. Она всегда хотела познакомиться с Констанцей. Ты же помнишь, как она вечно спрашивала о ней.
– Ты выпил, Стини?
– Нет. Не выпил.
– Да, ты пил. У тебя глаза розовые… Я всегда могу тебя уличить. Когда ты начинаешь выходить из себя, я сразу же вижу, что ты врешь. Говорить больше не о чем. Если ты забудешь свои идиотские планы, я забуду, что когда-то ты предлагал их.
– Забыть я не могу, – резко и сердито ответил дядя Стини. – И мне придется указать тебе, Мод, что опекунами являемся мы с Фредди, а не ты – то есть окончательное решение принимать нам.
– Пф-ф-ф! Фредди согласен со мной, не так ли, Фредди?
– Ну, – я услышала, как дядя Фредди тяжело вздохнул: ему никогда не нравилось выступать в роли арбитра. – Ясно, что в словах Мод есть определенный смысл. – Он помолчал. – С другой стороны, и Стини говорит с толком. Я хочу сказать, что, если разразится война, лучше находиться в Америке. Но по сути, я не думаю, что Констанца…
Вот так это и продолжалось: пререкания, примирения и снова споры.
Отходя ко сну, я не сомневалась, что тетя Мод одержит верх, потому что она, несмотря на возраст и некоторую рассеянность, обладала неоспоримой волей к победе, когда ей бросали вызов. Я долго и старательно молилась, чтобы победила тетя Мод и чтобы я отправилась жить с ней в Лондон. Если она потерпит поражение, я видела перед собой мрачное будущее. Я отправляюсь в Нью-Йорк жить со своей крестной Констанцей, как я недавно молилась дважды в день в течение стольких месяцев. Это стало возможным из-за гибели моих родителей, но не мои ли каждодневные молитвы привели к их смерти? «О, прошу тебя, Господи, – взмолилась я той ночью. – Я не хотела этого. Не поступай так со мной!»
Тем же вечером тете Мод пришлось отступить, но не из-за аргументов дяди Стини, а в силу сердечной слабости. За обедом она стала жаловаться, что ей колет в правую руку и бегают мурашки; она стала обвинять Стини, что он довел ее до такого состояния. И вечером, когда она улеглась в постель, ее настиг
– Чушь, Виктория, это наилучший выход. Куча девочек руками и ногами вцепились бы в такую возможность. Нью-Йорк – о, как тебе понравится в Нью-Йорке! И Констанца – ты и ее полюбишь, как и я. Она такая интересная, Викки. Она всюду ездит, она знает всех и вся, и ты будешь прекрасно проводить время с ней. Вот подожди, увидишь, как она будет возиться с тобой…
– Не думаю, что папа хотел бы меня отпускать. Или мама. Им бы это не понравилось – и вы сами знаете, дядя Стини.
– Ну, для этого были причины. – Стини отвел глаза и махнул рукой. – Забудь все, дорогая. Теперь ничего не имеет значения. Все в прошлом. – Он сделал очередной глоток и, как всегда, проказливо взглянул на меня. – Как бы там ни было, тут есть и доля неправды. Было время, когда твой папа очень любил Констанцу…
– Вы уверены, дядя Стини?
– Абсолютно. А она всегда любила его. Так что все в порядке, не так ли? – Он одарил меня белозубой улыбкой и, прежде чем я придумала, что ему возразить, сунул мне в рот еще один трюфель.
Я покинула Англию на борту «Иль-де-Франс» 18 ноября 1938 года, за месяц до своего восьмилетия.
Тетя Мод еще не оправилась настолько, чтобы проводить меня на пристань, так что я попрощалась с ней в Лондоне, в ее некогда знаменитой гостиной, выходившей окнами на Гайд-парк. До Саутхэмптона я добралась с Дженной – она должна была отправиться в путешествие со мной, – с двумя дядьями и – по моей просьбе – вместе со своим другом Францем Якобом.
Все надавали мне подарков в дорогу: дядя Фредди вручил кучу детективных историй, дядя Стини – орхидею, у которой был какой-то хищный вид, Франц Якоб подарил мне коробку шоколада. Он сунул мне ее в последний момент, уже около трапа. Большинство провожающих сошли на набережную; мои дяди стояли на ней; летели первые охапки конфетти и рвались ленточки.
– Вот, – Франц Якоб вытащил из кармана квадратную коробку. В ней было, как я потом увидела, восемь восхитительных шоколадок ручной работы – по одной за каждый год моей жизни. Они были украшены изображениями аметистовых фиалок и зеленых, как изумруды, дудников. Они были аккуратно, словно драгоценности, уложены в коробке. Венский шоколад; должно быть, его специально передали, думаю, от его семьи. Франц Якоб преподнес мне его с коротким сдержанным поклоном, и длинные волосы опять упали ему на лоб.
Я была тронута его заботой, но попыталась не очень бурно выразить свои чувства, чтобы не смутить его. Прижимая к себе коробку, я поблагодарила его и замялась.
– Мне будет не хватать тебя, Франц Якоб, – решилась наконец я.
– Ты не потеряешь меня. Расстояние не мешает чувствовать сердце друга.
Думаю, он заранее подготовил эту маленькую речь, потому что слова звучали как-то заученно. Мы нерешительно посмотрели друг на друга, а затем, по английскому обычаю, обменялись рукопожатием.