Темный ангел
Шрифт:
– Нет, Констанца, вы не уродливы.
– Мой отец всегда говорил, что я уродина.
– Ваш отец ошибался. Вы… удивительно привлекательны. Скорее всего беспринципны и, без сомнения, искусительны. Не сомневаюсь, что вы знаете, что склонны к провокациям, и все же – по размышлении – я скажу «да». – С этими словами Штерн склонил голову и поцеловал ее в губы. Скорее всего предполагалось, что поцелуй этот будет беглым, точнее, намеком на него; в таком случае его намерения не претворились в жизнь. Поцелуй затянулся, он превратился в объятие, а оно стало столь страстным, что его жар поразил обоих.
Не
Когда они наконец оторвались друг от друга, оба были предельно возбуждены. Теперь они смотрели друг на друга с определенным уважением, как соратники по боевым действиям. У Констанцы блестели глаза; щеки ее запунцовели. Улыбнувшись, она приблизилась к Штерну, взяла его за руку.
– Скажите… Признайтесь мне, что вы этого не ждали.
– Я этого не ждал. – В глазах у него заплясали веселые искорки. – Как я мог? А вы, Констанца?
– Нет. Как я могла? Я подозревала… но я могла ошибаться. Это могло оказаться… недостижимо, запретно.
– Но не оказалось?
– Как выяснилось, нет. Это было… очень желанным.
– Опасно желанным, я бы сказал. Должно быть, я потерял голову. Тем не менее… – Он было потянулся к ней, но, прежде чем она оказалась в его руках, на лестничной площадке за дверью послышались чьи-то шаги и осторожное покашливание, затем в дверном проеме появилась фигура пожилого дворецкого.
Его вторжение все превратило в фарс, подумала Констанца. Она отступила назад и сказала, что уже оценила Сезанна и готова осмотреть картины в холле. Однако на лице дворецкого не было ни следа подозрительности или потрясения. Сначала Констанца отнесла это на счет своего безукоризненного поведения, но потом заметила, что лицо старого слуги пепельного цвета. В руках, которые сотрясались дрожью, он держал серебряный поднос; на нем лежала телеграмма.
– Для леди Каллендер, сэр. – Дворецкий поднял глаза на Штерна и отвел взгляд. – Мальчик-посыльный доставил это на Парк-стрит, откуда его послали прямо сюда. И я усомнился, сэр, должен ли я передать послание прямо по назначению. Я решил, что лучше посоветоваться с вами. В данных обстоятельствах, я подумал, что вы, может, сочтете более желательным предварительно поговорить с леди Каллендер.
Теперь он говорил почти шепотом. И Штерн, и Констанца не отводили взгляда от подноса, на котором лежал конверт, без сомнения, присланный военным ведомством. Они, как и все прочие, были знакомы с такими конвертами и их содержимым. Прошло несколько минут в молчании, после чего Штерн сказал хриплым голосом:
– Вы поступили совершенно правильно. Констанца, мы должны вернуться к остальным. Мне придется поговорить с Гвен. Кто-то должен быть рядом с ней. Мод… и Фредди, да, лучше всего Фредди…
Констанца сделала, как ей было сказано. Она видела, как Штерн вошел в гостиную и направился к Гвен, как Гвен подняла к нему лицо, с которого стала сползать улыбка.
За ними закрылась дверь. Остальные гости стали нервно перешептываться, после чего наступило молчание. «Это может быть только один из двоих, – четко и ясно прозвучало в голове у Констанцы. – Или Мальчик. Или Окленд».
Она повернулась и, держась в стороне от всех, подошла к высокому окну, выходившему на парк. День выдался прекрасным, и в парке было полно народу. Констанца видела женщин с покупками и с маленькими пушистыми собачками на ярких поводках; детей, катающих обручи; коляски, запряженные пони, стоящие у ворот. Она прижала руки к оконному стеклу и ощутила его прохладу. За ее спиной остальные гости снова затеяли разговор: она слышала, как они шепотом рассуждали, и, поскольку она понимала, что даже самые симпатичные из них полны желания отстраниться от чужого несчастья, ей хотелось повернуться к ним, заорать, сделать что-то дикое, как она поступила когда-то шесть лет назад, когда ее отца принесли в Винтеркомб. Вместо этого, когда хранить спокойствие даже лишнюю секунду стало совсем уже невыносимо, она двинулась к дверям. Взлетев на верхнюю площадку, она со страхом уставилась на закрытые двери в конце холла, за которые все удалились. Она улавливала приглушенные звуки голосов. Затем, прорезав их, раздались отчаянные рыдания.
Констанца торопливо спустилась по лестнице. Ей хотелось ворваться в комнату и узнать – тут же, сразу же! – что случилось, но, оказавшись у дверей и услышав рыдания, она отпрянула.
С ней не считались даже в такой момент, даже теперь: она, как и всегда, была изгоем. Неужели никому в голову не приходит выйти? Неужели никто не понимает, что она имеет право знать? Охваченная приливом ярости, боли и страха, Констанца повернулась. Прислонившись к стене, она заткнула уши руками, чтобы не слышать рыданий Гвен.
После долгого ожидания двери открылись, и из них вышел Монтегю Штерн. Увидев перед собой сжавшуюся в напряжении Констанцу с опущенной головой, он остановился и бесшумно закрыл за собой дверь. Он подошел к Констанце; она не повернулась к нему, и он коснулся ее руки.
– Кто? Кто? – вскрикнула она. – Кто из них? Скажите мне. Я должна знать.
– Это Окленд, – тихо ответил Штерн, не отрывая глаз от лица Констанцы. – Боюсь, что Окленд. Он пропал без вести. Скорее всего погиб.
Штерн ожидал потока слез и не был готов к столь яростной реакции Констанцы. При его словах на лицо ее вернулись краски, и она резко вскрикнула, отступив от него.
– О, черт бы его побрал, черт бы его побрал! Он же обещал мне! Ко всем чертям за то, что он погиб!..
Ярость, с которой вырвались эти слова, поразила Штерна. Он не ответил, но застыл на месте, глядя на нее. Он видел, как ее глаза заплыли слезами, которые она смахнула резким взмахом руки. Он видел, как она сжала кулачки и рот искривился болезненной гримасой. Даже в такой момент он не мог скрыть своей заинтересованности; он отметил ее реакцию, как всегда замечал ее у остальных, пряча свои наблюдения в глубинах памяти.