Темный ангел
Шрифт:
Прошло уже полчаса, в течение которого ей приходилось слушать глупые речи Конрада Виккерса, а сэр Монтегю так и не появился. В памяти у Констанцы неожиданно всплыла ее горничная Дженна.
Дженна явно чувствовала себя все хуже и хуже. Констанца была тому свидетельницей вот уже несколькох недель, но возбуждение, предшествовавшее балу и тому, что последовало за ним, ее планы относительно Монтегю отвлекли ее. Сегодня, когда Дженна пришла помочь ей одеться к этому визиту, она выглядела такой больной, что Констанца больше не могла не обращать на это внимания. Привычное для Дженны собранное выражение покинуло ее; глаза припухли, словно она не высыпалась или много плакала; она была молчалива и сдержанна.
Констанца,
Выяснив это, Констанца преисполнилась нетерпения узнать еще больше. Что пишет Дженна и что ей отвечает Окленд? Пришла ли эта связь к концу, на что Констанца надеялась и Окленд подтвердил? Если так, то почему продолжается переписка? Временами, размышляя на эту тему, Констанца чувствовала, что любопытство буквально раздирает ее. Пару раз искушение оказывалось столь сильно, что она едва не поддалась ему. Дженна где-то прячет письма, и Констанца должна найти их. И все же что-то удержало ее: она представила себе брезгливость Окленда и его презрение – обыскивать комнаты слуг?! Нет, как бы ею ни владело искушение, Констанца ему не поддалась. «До чего щепетильной я стала», – подумала она про себя, не сводя глаз с дверей, в которых должен был появиться Штерн.
Его все не было. Конрад Виккерс продолжал бормотать о своих занудных фотографиях и как смело он собирается их решать.
– Значит, Констанца будет лежать на катафалке, – говорил он. Он устремил в ее сторону восхищенный взгляд, за которым, как Констанца знала, ничего не крылось: женская привлекательность на Виккерса не действовала. – Затем – по контрасту – я вложу ей в руки белую розу. Я мог бы использовать и лилию, но Констанца их ненавидит. Но в любом случае роза будет смотреться отлично. Констанца будет смахивать на Джульетту на могиле. Нет, еще более потрясающе, чем Джульетта. О, какой у тебя божественный хищный профиль, Конни, дорогая! Он просто сводит меня с ума.
– Не понимаю, почему вы хотите изобразить Констанцу в виде трупа, – заметил один из молодых офицеров, бросив в сторону Виккерса ледяной взгляд.
Виккерс возвел глаза к потолку.
– Как несправедливо! – пискнул он. – Конни будет выглядеть полной жизни, что и всегда ей присуще. Вы же понимаете, что я не делаю семейные снимки около пианино. Меня не интересует буквальное сходство: это любой дурак может сделать, я же создаю произведение искусства.
– Да, но почему изображать ее мертвой? – Молодой офицер лучше, чем Виккерс, осведомленный в вопросах жизни и смерти, не сдавался.
– Не мертвой – а убийственной. La femme fatale, [3] – ответил Виккерс, не скрывая триумфа, потому что ничего не любил столь страстно, как объяснять очевидные истины мещанам. – La Belle Dame sans Merci, [4] – вот какой я вижу Констанцу. Но может быть… – он сделал многозначительную паузу. – Может быть, вы незнакомы с этими стихами?
– Я читал их. Как и все. Может быть, вам стоило бы поместить их рядом
3
Роковая женщина ( фр.).
4
Беспощадная красавица (фр.).
– Мой дорогой! – вздохнул Виккерс. – Не могу. И не буду. Я просто ненавижу объяснять очевидности.
Констанца покинула этих болтунов. Она глянула на маленькие часики, приколотые к отвороту платья. Почти четыре! Неужели Монтегю Штерн так и не придет, и она заставила себя обвести взглядом гостиную, в которой находилась.
Обстановка гостиной, чувствовала она, может прийти ей на помощь, и Констанца в этом не сомневалась. Скорее всего, за все здесь платил Штерн, вероятно, и сам выбирал. В этой комнате лежит ключ к человеку, которого она жаждала заполучить. Сама эта гостиная уже обрела определенную известность. Ее современность, пронизанная эклектичностью, уже была прославлена в многочисленных периодических изданиях. Может, она и не отвечала вкусам Констанцы, ибо первым делом в ней привлекал внимание порядок.
Такую комнату кое-кто из приятельниц Гвен мог бы счесть вульгарной, ибо, со свойственным англичанам снобизмом, они считали, что комната должна быть немного запущенной, так как все слишком изысканное или слишком дорогое говорит о ее обитателях как о нуворишах.
Может, эта гостиная в самом деле была несколько излишне вылизана, несколько чрезмерно кичилась богатством и пышностью, но Констанца не обращала на это внимания. Она рассматривала ее, она прислушивалась к потоку таинственных посланий, которые шли от нее, и понимала – лицо, которое воссоздало комнату в таком виде, представляло собой парадокс: аскет, который не может противостоять обаянию красивых вещей, ибо красивые и редкие вещи располагались вокруг нее с музейной заботливостью: фарфоровые безделушки стояли в ряд на французском комоде; ковер под ногами представлял собой столь сложный и изысканный рисунок, что походил на цветочную клумбу, а картины, которых Констанца недавно не понимала, теперь пели для нее.
Рассматривая полотна, их броские краски, она не сомневалась, что отбирала их не Мод. Она могла хвастаться ими и гордиться, но никогда не разбиралась в них.
Нет, эта комната принадлежала Штерну: он платил за нее, он выбрал ее, он создал ее ансамбль. «И я выбираю его», – сказала себе Констанца. В это мгновение, когда она решила, что прониклась пониманием его, что может проникнуть в глубины его мышления, что может завладеть им, именно тогда появился Штерн.
Он забежал ненадолго, хотя ничем не дал понять об этом. Он умел создавать впечатление, что располагает всем свободным временем в мире. Он поздоровался с Мод; приветствовал двадцать или около того собравшихся гостей; выразил удовольствие от встречи с каждым. Как только он убедился, что все занялись общим разговором, он тихонько выпал из него. И удалился, что было ему свойственно, на другой конец комнаты.
Констанца решила не терять времени. Она не имеет права упускать эту встречу, каждую подробность которой она уже прокрутила про себя. Тем не менее она выждала, когда Мод обратится ко всей компании. Она видела, как Штерн подмигнул ей, когда Мод объясняла, что сэр Монтегю провел весь день в военном министерстве и не может себе позволить долго оставаться с гостями, ибо вечером ему надлежит быть на Даунинг-стрит. Штерн, который со свойственной ему скромностью никогда не давал понять о своих возможностях и пределах власти, не любит такое откровенное хвастовство, подумала Констанца.