Темный ангел
Шрифт:
Констанца обратила внимание на искусство, с которым он ускользнул от всех. Она заметила, какое он испытал облегчение, когда ему это удалось. Она наблюдала за ним, когда он сел в кресло спиной ко всем собравшимся. Он взял газету. Никто из гостей не счел его поведение странным – Мод всех отлично вымуштровала. Штерн был достаточно влиятельным человеком, и они понимали, что на уме у него куда более важные материи. К тому же его отсутствие позволяло невозбранно сплетничать. Если речь заходила о скандалах, инсинуациях и разоблачениях, изысканные манеры Штерна только смущали.
Примериваясь, Констанца смотрела на Штерна. Она пыталась понять, в самом ли деле он любит Мод или же Мод просто полезна ему. Она не могла прийти ни к какому решению и тем более
Стоя в двадцати шагах от него, Констанца уловила выражение скуки в глазах Штерна – что же заставляет Штерна томиться? Ну как же, льстивые женские речи, это она уже начинала понимать. Для Штерна, решила она, большинство женщин были надоедливыми слепнями, его интересовала лишь власть, а подавляющее большинство женщин не обладали ею. И поэтому, не теряя ни капли обаяния, он вежливо отстранял их. Она хорошо усвоила урок, преподанный ей в ночь бала: со Штерном бесполезно пускать в ход флирт – тактику, столь привычную для молодых девушек. Тут пригодятся другие стратегические подходы. И поскольку все они уже были продуманы, Констанца почувствовала, как к ней приходит спокойствие. Настало время для первой попытки. Она позволила себе помедлить еще несколько секунд, затем встала, отделившись от группы остальных молодых людей.
Она была в самом своем красивом платье, выбранном специально для этого случая: шелковое, цвета пармской фиалки, узкая черная ленточка, плотно прилегающая к шее. На пальцах только одно кольцо: черный опал, подаренный Мод, который опасливая Гвен пыталась убедить ее не носить.
Констанца посмотрела на это кольцо. В нем таился свет. Она любила непредсказуемость опалов: у нее не было предрассудков и никогда не будет.
Она временами начинала верить не столько в удачу, сколько в силу воли. Решительность – вот что самое главное; когда она преисполнялась решимости, она чувствовала, что способна на все. Она пересекла комнату. Она не сводила глаз со спины Штерна. И самые неприятные воспоминания всплыли у нее в памяти. Тот день, когда ее отца принесли в Винтеркомб на носилках. Черный, совершенно черный день; все вокруг было черным. Она не помнила деталей и подробностей. Кто-то взял ее за руку, кто-то помог ей подняться по ступеням портика – этот человек преграждал ей путь, мешала какая-то одежда. Она не помнила, что она собой представляла, оставался только цвет. Он был красным. Кровь ее отца тоже была красной. Красно-черный день, воспоминания о котором мучительно терзали ее.
Она остановилась на полпути через комнату. Мод, подняв глаза, что-то сказала ей. Констанца рассеянным голосом ответила. Затем, презирая свою медлительность, она заняла спланированную позицию сразу же за креслом Штерна.
– Сколько вам лет? – спросила Констанца.
Она выдала это безо всяких вступлений, точно так, как и предполагала. Ее слова привели к тому, что Штерн, приподнявшись, встал и поздоровался с ней: «А, Констанца, моя дорогая!», и пододвинул ей стул. После этого он занял прежнее положение, все так же спиной к комнате, с видимой неохотой положил на колени газеты и улыбнулся. Раньше он не обращал внимания на ее присутствие. Теперь обратит.
– Сколько лет? – Он помедлил, словно бы удивившись, а потом небрежно отмахнулся. – Констанца, вы не представляете, насколько я древний старец. Мне уже тридцать девять.
Констанца, которая уже переговорила с Гвен и знала, что ему сорок три, приободрилась этим ответом. Она было опустила глаза, а потом в упор посмотрела на него.
– О, вы еще так молоды, – с очаровательной улыбкой сказала она. – Я боялась, что вам больше.
– Так молод? Констанца, вы мне льстите. Я воспринимаю себя как седобородого старца, моя дорогая, особенно когда нахожусь в компании таких очаровательных молодых женщин, как вы. Слишком молод – для чего?
– Не издевайтесь надо мной, – сказала Констанца. – Я не ищу комплиментов. У меня есть убедительная причина интересоваться. Понимаете, я хочу выяснить, не могли ли вы знать мою мать? До брака она носила
Это был первый из ее козырей, точнее, второй, который она выкинула, когда ей удалось привлечь к себе его внимание. Она понимала, что первым делом его заинтересует неожиданность этого сообщения. Во-вторых, они обратятся к теме, которая обычно обходилась молчанием. Штерн не придерживался религиозных догм; с другой стороны, он не скрывал, что является евреем. Тем не менее ему никогда не напоминали прямо в лицо о его происхождении. К удовольствию Констанцы, Штерн нахмурился:
– Прошу прощения, Констанца. Я не понимаю.
– Все очень просто. – Констанца склонилась вперед. – Моя мать была родом из Австрии. Ее семья жила в Вене, насколько я знаю. Она приехала в Лондон изучать искусство в школе Слейда при Лондонском университете и во время пребывания там встретилась с моим отцом. Они поженились. Конечно, ее семья была в шоке. Она жила у кузины в Лондоне. Перед ней закрыли все двери. Она никогда больше не видела своих родителей. – Констанца сделала паузу. – Я родилась через год после свадьбы. Вскоре моя мать умерла, как вы, наверно, знаете. Наверно, это глупо, но мне хотелось бы побольше узнать о ней.
Она очень осторожно намекнула о своем печальном положении в роли сироты: Констанца ни в коем случае не должна была переиграть, потому что Штерн не относился к числу сентиментальных мужчин.
– Вы уверены в этом, Констанца? – Теперь он недоверчиво смотрел на нее. – Я никогда не предполагал… я, честное слово, никогда не слышал…
– О, этого никто не знает, – быстро ответила Констанца. – Даже Гвен. Моя мать умерла задолго до того, как отец появился в Винтеркомбе, и я сомневаюсь, чтобы он там обмолвился о ней хоть словом. Должно быть, отец стеснялся, да и вообще он был довольно скрытным человеком. – Констанца, не сомневаясь теперь, что все внимание Штерна приковано к ней, опустила глаза. – Это мне рассказала няня. Она ухаживала и за моей матерью до того, как та отправилась в санаторий. Эта женщина ненавидела меня, а я ненавидела ее. Думаю, она сообщила об этом, чтобы уязвить меня. Она скорее всего считала, что я устыжусь. Но ей это не удалось. Я была только рада. Я была горда.
– Горда? – Штерн быстро взглянул на нее, словно подозревая в неискренности.
– Да. Горда. – Констанца подняла на него глаза. – Я ненавижу ощущать себя англичанкой. Англичане такие неискренние, им так нравится их ограниченность. Ограниченность, мещанство – вот их основная религия, как я думаю. Я всегда ощущала себя изгоем – и рада этому. Вы когда-нибудь чувствовали подобное? Но нет, конечно же, вы этого не знаете. Простите меня: мои слова были и глупы, и грубы.
Наступила короткая пауза. Штерн внимательно рассматривал свои руки. Когда он снова поднял взгляд на Констанцу, выражение его глаз смутило ее. На мгновение ей показалось, что Штерн догадался, к чему она клонит, что ее дешевые номера и фокусы заставили его разгневаться. Он явно медлил; Констанца ждала, что сейчас ее отошьют резкой репликой. Тем не менее, когда он заговорил, голос у него был спокоен.
– Моя дорогая, вы достаточно умны. Не пытайтесь изображать глупость, что вам не идет. Посмотрите на этих людей, – он показал себе за спину. – И посмотрите на меня. Я носитель всего, что эти люди презирают и чему не доверяют – можете ли вы сомневаться в этом? Меня терпят, порой даже ко мне прибегают, потому что я могу быть полезен и далеко не беден. Если им хочется думать, что я веду себя так исключительно ради материальной выгоды, меня это не волнует. Их мнение оставляет меня совершенно равнодушным. Я иду сам по себе, моя дорогая Констанца, и меня больше ничего не интересует, о чем вы, конечно, догадываетесь. Увы, Констанца, я не знал никаких Мендлов из Вены. Может, я слишком молод, как вы говорите. Но скорее всего они и их лондонские родственники вращались в более высоких кругах. Люди, среди которых я рос, не посылали своих дочерей изучать искусство в школе Слейда. Мой отец был портным. Ничем не могу вам помочь.