Темный дом

Хорсун Максим

«Хабардал… хабардал…» – звучало из динамиков вместе с блатными аккордами.

Затем резко наступила тишина: это Гопа заглушил двигатель и выключил плеер.

– Приехали, – объявил он, зевая. – Не хлопай дверью.

Сталкер выбрался из салона. Мороз кусал щеки, отрезвляя. Нет, все-таки – не Зона, где край вечного лета. Все-таки отпустило, и лавина ощущений схлынула. Но интуиция была непреклонна: внутрь особняка, нависающего над сталкером призрачным утесом, лучше было не заходить.

– Костыль, говоришь… – протянул неуловимо

знакомый голос. – Не помню, чтоб в детстве тебя кто-нибудь так называл.

Садовников прищурился, постучал тростью по плитам. С крыльца спустился невысокий человек с чуть одутловатым лицом и тщательно зачесанной лысиной.

– Не узнаешь? – Он усмехнулся и часто-часто заморгал маленькими крысиными глазками.

Сталкер покачал головой.

– А я вот несу свое прозвище с самого детства и до настоящих дней, – сказал человек. Он бросил долгий взгляд на луну и добавил то ли с гордостью, то ли с тоской: – Филя. Из местных я, ты должен меня знать.

Что-то с трудом вспоминалось. Каких только прозвищ не было раньше! И где теперь все эти пацаны? Кто-то переехал, кого-то сгубила Зона, кого-то – тюрьма и туберкулез, а кто-то – женился, обзавелся детьми, и на улице его теперь днем с огнем не увидишь. Хорошо, хоть еще осталось с кем перекинуться в картишки да посидеть за кружкой в «Радианте».

А потом перед глазами Садовникова словно полыхнула фотовспышка. Слои памяти раздвинулись, и требуемое воспоминание ожило, перенося сталкера в летний день конца восьмидесятых. Ему тогда было лет четырнадцать, он и его друзья замерли, оторопев, на краю поляны, в центре которой хорошо знакомый им пацан деловито разматывал кишки зарезанной собаке. Этот мальчишка не был дурачком, он даже неплохо учился, только почти ни с кем не водил дружбу, слыл «загадочным», за что над ним посмеивались и иногда несильно били.

Филя.

Больше на районе ни у кого такой кликухи не было. Кто ж мог знать, что за этим прозвищем скрывается вот такая «любовь» к собакам.

В тот раз они его отделали будь здоров. Изуродовали как бог черепаху – так, кажется, говорят. А Филя, вместо того чтобы вопить, рыдать, звать на помощь, прикрывал голову испачканными собачьей кровью руками и гаденько похихикивал.

Да, давно это было. У Садовникова, кстати, остался шрам на костяшках пальцев – порезался о Филины зубы. Долго заживало, рана гноилась.

И сейчас этот псих стоит перед ним, моргает маленькими и влажными глазенками, благоухает сверхдорогим парфюмом. А он, Садовников, в китайской куртке, джинсах, которым лет пять, и с палкой. За пенсией через неделю ползти на почту через полгорода и по гололеду.

– Что-то не припоминаю, – соврал сквозь зубы Садовников, потому что ему показалось, будто постаревший Филя ждет от него ответа.

Странное дело, с тех пор столько воды утекло. Филя мог триста раз измениться, и наверняка изменился, став большим человеком – помощником сенатора. Но все равно, стоило лишь вспомнить тот эпизод с собакой, как

проснулось былое отвращение. Садовникова снова затошнило.

– А я вот тебя хорошо помню, – снова усмехнулся Филя, показав превосходные зубы. – Ну да ладно. Не для того тебя вызвали. Поднимайся!

Садовников боком, как краб, одолел лестницу. Перед порогом он задержал дыхание, точно собирался нырнуть в прорубь, и лишь затем вошел.

На веранде пахло хорошими сигаретами, и Садовникову адски захотелось курить. Но Филя шел по пятам развязной походкой, и сталкер решил, что лучше не задерживаться. А то, мало ли, псих захочет составить ему компанию, слово за слово – вспомнят детство. В таком случае Садовников не был уверен, что он удержится и не врежет Филе костылем.

Вообще, надо было валить отсюда. Валить – как можно скорее. И желательно – подальше.

– Чего от меня хочет Всеволод Леонидович? – спросил Садовников.

– Он сам все расскажет… туда! – Филя указал на очередную дверь. – Да ты не дергай глазом, речь идет о работе. Работа ведь нужна?

– Наши руки – не для скуки, – отозвался сталкер.

– То-то! Наш человек! – одобрил Филя.

Сенатор ждал в холле, сидя в кресле у камина. Тревожный свет углей отражался в стеклах очков.

– А-а… – протянул Шимченко. – Костыль, кажется? Подойди ближе. Филя, дай ему стул.

На шкуре белого медведя, лежащей перед сенаторским креслом, сидела платиновая блондинка модельной внешности и массировала Шимченко босые ступни.

– Добрый вечер, – смущенно поздоровался сталкер.

– Здрасте, – не поднимая головы, откликнулась блондинка.

Шимченко поднял телефон и сфотографировал сталкера.

– На память, – сказал сенатор. – Филя, а где бумага, которую я просил накропать?

– Айн момент, шеф!

Садовников пристроился на краешек предложенного стула. Во время предвыборной кампании ему несколько раз доводилось видеть Шимченко. С тех пор «сенатор из Зоны Посещения» изменился несильно: чуть больше морщин, чуть больше седины, чуть больше объем живота. Конечно, было странно лицезреть его в домашней одежде у камелька. Да еще в таком тревожном месте, когда «чуйка» буквально вопит, призывая уносить ноги, а отрицательная энергия так и прет со всех сторон, что кажется – вот-вот, и она просочится сквозь поры стен черным миро.

– Ну что, Костыль, как живет область? – без интереса спросил сенатор.

– Нормально, – пожал плечами сталкер. – С Нового года пенсию повысили на два процента.

Сенатор фыркнул и почесал подмышку.

Филя подсунул Садовникову кожаную папку, сверху которой лежал лист с отпечатанным текстом и авторучка.

– Что это? – опешил сталкер.

– Явка с повинной, – сказал, словно само собой разумеющееся, Шимченко. – Я, такой-то, являюсь так называемым сталкером, неоднократно и в корыстных целях проникал на закрытую территорию, выносил за пределы Периметра потенциально опасные объекты.