Тёмный Эдем. Начало
Шрифт:
И я тоже понимал, что это неправильно.
Я знал, что нужно сорвать наушники и выбежать из комнаты. Но, прислушиваясь к голосу Рейнсфорда и вглядываясь в его морщинистое лицо, я думал, что так и должно быть.
Не снимай наушники. Оставайся здесь. Смотри. Исцеляйся.
Уилл Бестинг
15 лет
Острый страх: сверстники, чужаки, большое скопление народа
Остальные забудут об этом, но не ты. Ты будешь помнить.
Он сидел в том же кресле, в котором сидел Бен Дуган, и смотрел на меня из кабинки, на стене которой раньше были цифры: 1, 3 и 4. Все они исчезли. Оставалась только одна — 6.
— Пора, Уилл, — сказал Рейнсфорд, поднимая перед камерой кисть. Он окунул её в фиолетовую краску, встал, подошёл к стене и замазал мой номер.
Что было после этого, я не совсем помню. На экранах передо мной мелькали кадры, но я вспоминаю всё как одно непрерывное переживание, растянутое до бесконечности.
Сожалею, Уилл.
Было много голосов, но не было лиц, и я куда-то шёл среди моря людей. Всё показывалось с моей точки зрения. Много ног и свисающих рук, слишком близко от меня. Все одеты в чёрное или почти чёрное.
Множество голосов вокруг, похоже, говоривших обо мне, когда я проходил мимо, но они не знали, что я очень хорошо слышу. Они не знали, что у меня чуткий слух и я улавливаю то, что остается недоступным для остальных.
Что с ним будет? Он не переживёт. Он такой ранимый, всегда был очень чувствительным.
Я видел, как на экране, где показывали бомбоубежище, растёт моя полоска страха. Внизу растекалась фиолетовая клякса.
Как это произошло? Это никак с ним не связано? Нет, нет, всё не так. Никто не виноват.
Я вырвался из чащи тел, но теперь на меня с экранов уставились лица — уродливые, жуткие, бледные от сожаления.
О, Уилл!
Даже не знаю, что сказать.
Не смотри. Только ещё больше расстроишься.
Нет, смотри. Как раз это тебе и нужно. Потом станет легче.
Фиолетовое пятно растекалось по всему бомбоубежищу, заполнив уже почти половину пространства.
Теперь я стоял один и смотрел на облачённое в белую рубашку тело в ящике. Взгляд мой остановился на расстёгнутой пуговице. Рубашка аккуратно выглажена, пуговицы чистые. Некоторое время я не сводил с них глаз.
Что он там делает?
Почему он не двигается?
Кто-нибудь, уведите мальчика.
Взгляд мой скользнул вверх по рубашке, я посмотрел на грудь, потом на шею. Цвет я сначала заметил только уголком глаза, но в следующее мгновение он ослепил меня. Ярко-зелёная бейсболка, натянутая на самые уши. Меня поразило, как спокойно и тихо лежит мой брат, в выглаженной рубашке и в бейсболке, которую он никогда не снимал.
— Почему он в ящике? — спросил я.
Почему мой младший брат лежит в этом ящике?
И тут я догадался, я понял, в чём дело, и весь мой мир обрушился. Оборвалось что-то глубоко внутри, я осознал реальность происходящего и побежал прочь от гроба. Люди толкались, стояли у меня на пути, я задыхался, но мне нужно было вырваться. Нужно было убежать и никогда больше сюда не возвращаться.
Но люди не давали мне убежать. Они были повсюду. Я упал, хватая ртом воздух. Меня окружили бледные плачущие лица.
Центральный экран на стене бомбоубежища целиком заполнил фиолетовый цвет. Я почувствовал обжигающую боль за ушами, как будто там сделали надрезы скальпелем, а потом почти отключился и не понимал, где нахожусь. Лежу ли я во время поминок на полу, и меня окружают люди, которые не дают мне убежать, или же я лежу на кровати в бомбоубежище, и из меня высасывают все силы в обмен на нечто иное?
Я почувствовал, как часть меня возвращается — та часть, что была утрачена вместе со смертью Кита, та темнота, что я не мог сохранять, не потеряв разум. Потом покой, растянувшийся на долгое время, а потом — ничего. Никаких чувств. Просто пустота.
Когда я проснулся, наушников уже не было. Сначала я не обратил на это внимания, как не обратил внимания и на то, что комната изменилась. Мониторы исчезли, вместо них была сплошная белая стена. Пропал рюкзак, а вместе с ним и мой диктофон. Кровать осталась, и я лежал на ней.
Все эти детали ускользнули от меня, потому что сразу после пробуждения в голове хватало места только для одной мысли. Это была такая большая мысль, что раньше она просто не помещалась, но теперь, после бесчеловечной операции Рейнсфорда, я наконец-то смог осознать и принять её.
Мой младший брат умер. Мой брат Кит в дурацкой зелёной бейсболке, который любил демонстрировать разные баскетбольные приемы. Он скончался давно — года два назад, — и именно от внезапного осознания этого факта я испытал самое странное ощущение.
Я наконец-то был готов его отпустить.
Да, я плакал, и очень сильно. Воспоминания хлынули рекой. Удары «от локтя» в аэрохоккее, которые никогда не срабатывали; как он скакал по площадке возле гаража, прошмыгивал мимо меня и подпрыгивал к кольцу, подвешенному над воротами; как не умел увернуться и убежать от роботов, отчего я смеялся до боли в боку.
Воспоминания перешли в мягкую, ненавязчивую боль, которую я мог удержать внутри без страха развалиться на куски.
Ты был хорошим братом, Кит. Лучшим в мире.