Темный инстинкт
Шрифт:
Они помолчали, а потом опер продолжил:
— Жизнь-то у него не сахар, конечно, была, однако и не такая уж тяжелая. В общем, сносная жизнь для сироты.
Справки мы навели насчет детдома и вообще… Родился он в ноябре шестьдесят пятого, по документам уроженец Люберец — так в детдоме записали. Фамилию ему директорша детдома сама дала: просто буквы переставила в слове «Красково» — вот и получилось Корсаков. А отчество выбрала какое покрасивее — Антонович. Отца-то как его звали, теперь никогда, наверное, не узнать. Ну директорша и дала сама — от фонаря. Это ведь к ней он в Красково ездил, его там Майя Тихоновна возле дома и заметила. А он ее — нет.
Но об этом позже, все это вы лучше меня сейчас
А вот что вам пока неизвестно…
В общем, Звереву и ее мамашу, когда они в том ноябре пришли в детдом и принесли грудного ребенка, директриса по фамилии не запомнила. Сейчас говорит, что потом уже, после, ей медсестра сказала — она как раз в то время в Малаховке на соседней улице от Зверевых жила, — что это вроде дачники, ее соседи: жена и дочь инженера из кирпичной дачи. Ну, значит, сдали они ребенка. Директорша — она сейчас старуха уже, ей за семьдесят. Сотрудники из главка подмосковного ее допрашивали, нам помощь оказывали, сообщают: в маразм старушка еще не впала, кое-что помнит, хоть и тридцать лет уже прошло с тех пор, да… В общем, грудного было брать в детдом не по правилам — они стали отказываться, а Зверевы настаивали: дескать, имеем право отказаться от ребенка, и баста.
А мальчишка болен был, застудили они его. Директорша рассказывает: увидела, что температурит, — испугалась: не довезут такого до Москвы. Умрет еще ребенок, ну и пожалела, взяла, нарушив правила.
Выходили они его там, так он потом в детдоме и остался. Жил там до десяти лет, а потом… Директорша говорит, с трех лет уже музыкой стал увлекаться. У них учительница пения была хорошая — хор вела, с детьми старшими занималась, ну и этот карапуз стал приползать. Гены, видно, мать-то вон какая — гениальная, говорят, ну и сын, значит, в нее. На пианино стал он бренчать, учительница с ним занималась, потом в музыкальную школу в Люберцы стал ездить, а после отправили его, как одаренного ребенка, в интернат при музыкальной школе Гнесинского училища. Приняли его туда, там он и десятилетку окончил.
А потом в Гнесинское сразу поступил.
— А в детдом красковский больше не приезжал? — спросил Кравченко.
— Нет. Директорша говорит — сначала писал ей, затем все реже, реже и совсем перестал. А уже взрослым у нее объявился — она его сначала, конечно, не узнала, а потом… Вот с этого все и началось. — Сидоров оглядел приятелей. — Ну, остальное вам известно, а я оратор хреновый. Кто желает продолжить, тот…
Кравченко кивнул Мещерскому:
— Давай, Серега. Ты это дело лучше нашего понял.
Через себя пропустил, можно сказать. Так что — микрофон тебе, а мы послушаем.
Мещерский, еще больше погрустневший от водки и от созерцания осеннего безмятежного пейзажа — озеро лежало у их ног, зеленое и прозрачное, и лес — по берегам — имел в его глубинах своего точного двойника. На верхушке кривой от удара молнии сосны каркал ворон. Пахло дымом дальнего костра, озерной водой и ветчиной из банки…
— Я не знаю, думал ли Корсаков о своей матери в детстве, но в юности — думал наверняка, — начал Мещерский. — И вопрос: почему же она его бросила, отказалась от него и вообще, кем она была, кем был его отец — для него был, наверное, самым больным во все времена. Человек он одаренный, талантливый, действительно, наверное, материнские гены в нем сказались — поэтому и добился в жизни всего, чего хотел. Добился для своих лет многого.
Мне кажется, вам, Шура, а точнее, уже не вам, а столичному следователю не мешало бы встретиться с его друзьями по джазовому ансамблю, или как там это у них сейчас называется. Они бы, наверное, много больше рассказали о Корсакове как о музыканте. — Мещерский помолчал. — В общем, даже то, что, когда он случайно встретился с Мариной Ивановной и та его выделила из общей
Мы с Вадькой спорили как-то однажды: не является ли их взаимное влечение результатом неосознанного родства, голоса крови, так сказать… Думаю, нет, это нечто иное.
Наталья Алексеевна говорила нам о «внутренней встрече инстинктов». Мне кажется, Корсаков, хотя он в этом и не признается, был предрасположен к тому же самому «отклонению», что и его мать. Садомазохизм, да… Опять же гены… Словом, было в наклонностях матери и сына нечто общее, и этому удивляться не надо. Удивительно другое.
— Что? — спросил Сидоров. — Кстати, забыл сказать — по делу генетическую экспертизу будут проводить, установление родственной связи. Черт-те сколько это стоит, но будут. Потому как дело громкое и на контроле на самом верху.
— Удивительно то, ребята, что они вообще встретились, — продолжал Мещерский. — Я думаю, это поразило и Корсакова, когда он узнал. Сама их встреча — вроде бы чистейший случай, а вместе с тем… Вот говорят: «Ему на роду написано…», «Его судьба такая…» Ну как тут не призадуматься, а? Вот нам с вами на нашем пути много ли попадалось женщин, равных по известности Марине Ивановне? Да ни одной! Это все равно что мечтать о луне в роли любовницы. А Корсакову на роду было написано такую женщину встретить. Мало того — стать ее любовником. Она сама этого хотела, выбрала его. Это ли не судьба, что свела их вместе?
СУДЬБА… Это слово для Корсакова очень многое значит. Он его твердил постоянно. Именно им и тем, что он под ним подразумевает — безысходность, безволие, предопределенность, — он и стал одержим. Но это случилось потом, позже, когда он уже обо всем узнал, а сначала…
Думаю, в Марине Ивановне его привлекало все то, что и нас — ее талант, известность плюс общие интимные тайны, — то, что она с ним вытворяла. Я не знаю, что сыграло главную роль в его освобождении из-под власти этой женщины, — может быть, пресыщение, может, разница в возрасте или неопределенность его материального положения — фактически ведь он жил на положении альфонса при богатой стареющей женщине. А может быть, он просто-напросто влюбился в свою ровесницу, свою будущую жену, эту самую Наталью Краснову. Ведь Корсаков, кажется, говорил вам, Шура, что жизнь его кардинально изменилась, когда он встретил свою будущую жену. А я думаю, что жизнь его приобрела иной смысл, когда он узнал, что Краснова беременна его ребенком. Вот тут его детдом о себе и напомнил: своему сыну Корсаков такой сиротской участи не хотел. Семья, коей он был лишен в детстве, стала представляться каким-то чудесным миром. Наверное, в те годы ему было действительно хорошо с ними, он ведь по складу характера меланхолик. А такие созданы для того, чтобы сидеть в домашних тапочках и учить своих отпрысков азбуке. В его семье ему было хорошо и уютно жить.
Но весь этот рай домашний внезапно рухнул. Нелепо, по глупейшей случайности: машина под управлением водителя, у которого случился сердечный приступ, вылетела на встречную полосу — и все погибли. И некого было винить в этом кошмаре, кроме судьбы.
Затасканное выражение — «это был страшный удар», но иначе и не скажешь. Помните, Майя Тихоновна рассказывала нам, что после похорон жены и ребенка Корсаков поджег рояль в клубе? Я думаю, он тогда весь мир готов был сжечь от ярости, от бессилия, от отчаяния. У него даже нечто вроде горячки тогда случилось, он в больницу попал… Но не стоит думать, что Корсаков сошел с ума от горя. Нет, ребята, ум его работал по-прежнему ясно, когда это касалось всего остального — не его потери. Только там гвоздем засел вечный мучительный вопрос: «Почему? За что мне это испытание? Почему эта нелепая случайность произошла именно со мной?»