Темный инстинкт
Шрифт:
— Вообще-то, конечно, вертолеты вон как пылесосы покупают.
— Вертолеты — это муть, Шура. Железки. И тот банкир ваш с его конюшней тоже муть. Портяночник, дешевка. Зверева, если только захочет, то…
— Что? Шибко богатая? — Сидоров прищурился.
— Ты даже не можешь себе представить насколько.
— Муж, он ведь по закону у нас наследник первой очереди после жены, так — нет?
Кравченко покосился на спутника: как-то резко ты, Шура, мыслительный свой процесс ведешь. Все скачками, скачками…
— А
— У нее сватьев нет. И детей, заметь, тоже. Белобрысые — не родные ей. Считай, что седьмая вода. Но брат — родной.
— А я его по телевизору в дежурке вчера слыхал. Он за Траволту трепался. Фильм ночью показывали по кабельному. Э-э, сбавь, тут поворот направо, — Сидоров указал на узкую, поросшую травой колею. — А вон и избушка наша: к лесу задом — к нам фасадом. Ты погоди маленько, я с Наташей переговорю и тебя позову. Лады?
Лесная школа-интернат показалась Кравченко кощунственно похожей на музей-усадьбу одного поэта, где прошлой осенью они побывали с Катей. Старый деревянный помещичий дом с гипсовыми колоннами, «бельведером» и подслеповатыми окнами, забранными толстой решеткой.
Вековые липы и клены, полуразвалившаяся «господская» ограда, круглая клумба, а на ней георгины, львиный зев и душистый табак вперемешку с сочными сорняками. Бледнолицый, тихий с виду паренек в синем ватнике старательно подметал двор новенькой метлой. В песке у ограды рылись рябые куры. Серый кот — хвост трубой — шествовал по тропинке к пожарной кадке под навесом из шифера.
Скрипнула дверь, обитая дерматином, — на крыльцо дома вышла старуха в белом халате, косынке и войлочных тапочках с охапкой скомканного постельного белья.
Узрев ее, парень вдруг бросил метлу, запрыгал на одной ноге, издавая низкое утробное гудение — точно шмель или мальчишка, изображающий самолет.
— Не пыли, голубь, — старуха вытряхивала белье и запихивала его в черный пластиковый мешок. — И метлу подбери. Тебе Наталья Алексеевна что наказала делать?
Двор мести. Полоса-то твоя взлетная без сучка без задоринки должна быть. Во-от. А ты что ж? Как взлетать будешь, зацепишься. Вот истребитель твой и развалится. Как же это, а? Хорошо ли будет?
Парень послушно поднял метлу и снова принялся за работу. Кравченко запер машину и наблюдал за «дворни» ком-истребителем", стараясь не ухмыляться. Старуха окинула его взглядом, но ничего не сказала. Из-за угла дома появился Сидоров, а с ним маленькая, точно Дюймовочка, женщина в сияющем белизной халате.
— Вот, Наталья Алексеевна, знакомься. Это Вадим, — Сидоров подвел ее к Кравченко. А тот не преминул подметить, какими именно глазами (само влюбленное ожидание) завбогадельней смотрела на приосанившегося опера.
Сидоров был выше ее почти на две головы. И, представляя Кравченко, все норовил приобнять невзначай, утверждая свое преимущественное владение: смотреть, мол, смотри, остальное — не моги. Иначе — в морду.
Наталья Алексеевна, врач-психиатр и заведующая этого скорбного заведения, была женщиной «ясной» — из породы тихих, улыбчивых и явно знающих цену своему уму.
Крашеная, коротко стриженная блондиночка с нежной кожей, почти совсем не пользующаяся косметикой — ни к чему, свежесть и так — дар от бога, очень близорукие зеленые глаза, дымчатые очки-хамелеоны, тонкие длинные пальцы, полное отсутствие маникюра, а на безымянном пальце — серебряное колечко с бирюзой. И негромкий спокойный голос. Словом — прямая противоположность Сидорову (и тем наверняка ему и нравившаяся).
— Мы к вам за маленькой консультацией, — бойко выдал Кравченко. Надо же было что-то сказать, чтобы пресечь эту нежную идиллию. — Мы вам не помешали?
— Нет. Буду очень рада помочь.
— Наталья Алексеевна, там суточный анализ мочи готов! Сами будете смотреть результаты или мне заняться? — из двери высунулась рыжая медсестра.
— Товарищи из милиции приехали, Клавдия Петровна.
Будьте добры, сделайте все сами. Я потом подойду.
Кравченко, зачисленный в «товарищи из милиции», кивнул на здание интерната.
— Серьезное у вас хозяйство, Наталья Алексеевна.
— Идемте в мой кабинет, — просто пригласила она.
Двери в «Гнезде кукушки» были что надо: внутри железные, снаружи обитые войлоком и дерматином — хоть лбом бейся. И все до одной без ручек! Наталья Алексеевна и весь медперсонал имели специальные ключи. Вставишь такой в замочную скважину, повернешь, откроешь. А без ключа даже ухватиться не за что. Коридор в этом доме скорби был узкий и весь сплошь пластиковый (казалось, что серый линолеум покрывал не только пол, но и стены, и потолок).
Лампочки — в проволочной сетке, палаты светлые и голые. Каждая на шесть коек. В конце одного из коридоров, точно неприступный бастион, путь преграждала металлическая решетка с массивным запором, отделявшая отсек на три палаты.
— Это для буйных, что ли? — полюбопытствовал Кравченко.
— Это инфекционный изолятор, — последовал ответ.
— Все владения бывшего ЛТП, — пояснил Сидоров. — Принудильщики не здесь кукуют. Да их там и осталось всего с гулькин нос, трое гавриков — тихие вроде, однако себе на уме.
— Я запретила Пятакову смотреть телевизор, — сообщила вдруг Наталья Алексеевна, возвращаясь, видимо, к какой-то уже прежде обсуждаемой с Сидоровым теме. — У него снова проблемы. Я посчитала, что ему лучше пока отдохнуть от потока информации. Увы, ошиблась: спровоцировала припадок. Сейчас он изолирован. Это наш пациент, — обернулась она к Кравченко. — Интереснейший случай: бред отношения. Все, что происходит вокруг, относит исключительно к себе. Особенно остро реагирует на телевизионные передачи.