Темный инстинкт
Шрифт:
Зверев тоже их увидел. Молча взял стальные пластинки, стиснул в кулаке.
— Это чья-то дурная шутка, — он внезапно побледнел, потому что взгляды всех скрестились на нем, — ну как здесь могла очутиться моя бритва? Кто-нибудь мне может это сказать?!
— Дай это мне, — Марина Ивановна протянула руку.
— Марина, ради бога, я и понятия не имею, откуда… — — Дай сюда. Будь добр.
— Марина, постой, подожди, это действительно чья-то злая шутка, — Корсаков болезненно поморщился. — Как-то странно все. Только не надо так волноваться. Пожалуйста, ну пожалуйста,
— Помолчи, Дмитрий! Ну, Гриша, я жду. Отдай мне эту мерзость.
Зверев протянул сестре бритвенный станок, и тут…
И тут из гостиной послышался дикий крик. Выскочившие в коридорчик дачники едва не сбили с ног Алису — она не могла ничего объяснить, а только истошно визжала от страха.
Первое, что увидел Кравченко, ворвавшийся в гостиную, был включенный «кинотеатр на дому» — шла передача «Иванов, Петров, Сидоров». Второе — яркое пламя в камине: дрова весело потрескивали, а на решетке догорала какая-то скомканная бумага.
И третье: в кресле у телевизора обмякшая груда — скорченное, залитое кровью тело мертвой аккомпаниаторши.
Ей размозжили череп ударом чугунных каминных щипцов.
Глава 24
ВЛИПШИЕ ПО УШИ
А потом была гробовая тишина, которая властвовала во всем огромном доме, несмотря на то, что он был переполнен чужими людьми: донельзя официальными, находящимися «при исполнении», хмурыми, занятыми, постоянно перемещающимися из комнаты в комнату, с этажа на этаж, без конца что-то говорившими, совещавшимися, подозревавшими все и вся.
У ворот дежурили две милицейские машины и прокурорская «Волга». На ковры из залитого дождем сада нанесли грязи — но никто не обращал внимания на это, не спешил навести чистоту. И никто не закрывал входную дверь, и она все скрипела, скрипела, мучительно жалуясь на пронизывающий сквозняк.
Но несмотря на всю эту грязную и тоскливую неразбериху, в доме все равно было тихо-тихо. Точнее, даже беззвучно: потому что все звуки как-то враз, словно по воле злой феи, пропали, сошли на нет. И этот замкнутый домом и садом мир стал глухонемым.
Прибывшие на место происшествия представители закона (милицию вызвал Кравченко) взялись за дело (как и в первый раз у колодца) настолько оперативно, насколько это диктовалось инструкцией и необходимостью. Мещерскому такое рвение поначалу даже понравилось. Но потом быстро разонравилось — как раз когда его самого стали дотошно допрашивать. Чувствовал он себя при этом скверно, как и любой нормальный человек, неожиданно оказавшийся замешанным в столь крупную неприятность, как дело об умышленном убийстве.
То, что убийство умышленное, а убийцу долго искать не придется, потому что «на этот раз версия о причастности к смерти гражданки Даро Майи Тихоновны постороннего лица полностью исключается и все основные подозреваемые как на ладони», помощник районного прокурора (именно этот спокойный, незаметный с виду очкарик, похожий одновременно и на школьного учителя, и на первого ученика выпускного класса, возглавил опергруппу и принял впоследствии все
С Мещерским, например, они беседовали минут тридцать. С другими — с кем дольше, с кем — короче. Звереву и ее брата очкарик допрашивал в присутствии районного прокурора. Они закрылись в кабинете секретаря. А самого Файруза в это же самое время наверху допрашивали сотрудники уголовного розыска.
Их приехало человек шесть, и зря тратить время они не собирались. А вот Сидоров на месте происшествия на этот раз не показался. На вопрос Кравченко один из оперов уклончиво ответил, что, мол, Александр Иванович сегодня в отгуле. Кравченко очень на него рассчитывал, да и Мещерский, несмотря на прежние свои капризы, был бы не прочь пообщаться в данной хреновой ситуации с кем-то пусть и не совсем своим в доску, но все-таки нечужим и не столь враждебно настроенным.
Кравченко, улучив момент, собрался было сам позвонить в лесную школу, однако набрал номер только до половины, а затем положил трубку.
А в гостиной весьма сосредоточенно работала опергруппа. Никого из обитателей дома туда не пускали. В качестве понятых пригласили двух охранников из сторожки.
Потом, когда осмотр места происшествия был закончен, стали вызывать «труповозку», долго и нудно ругались не то с моргом, не то с какой-то базой — то ли машины не было подходящей, то ли бензина…
И в это же самое время эксперт-криминалист приступил, как он изящно выразился, к «откатке отпечатков свидетельской базы». Кравченко потом тщетно пытался стереть щеткой с пальцев измазавшую их черную краску — она никак не смывалась. Всех для «откатки» приглашали в столовую — эксперту там было удобнее всего работать за овальным обеденным столом. И только к Зверевой он пошел сам в кабинет, где она разговаривала с прокурором и его помощником.
Труп убитой увезли в половине четвертого. Мещерский заметил, что никто из домочадцев не спросил у милиционеров, куда увозят тело, все словно воды в рот набрали. Почему-то никто более не называл аккомпаниаторшу «Майя Тихоновна», все обходились безликим словечком ОНА.
Причем все друг друга прекрасно понимали, например:
— Ума не приложу, как это могло произойти. — Петр Новлянский, только что отпущенный после допроса, шептался у окна в музыкальном зале с Корсаковым. У того на руке — снова повязка, вместо белого свитера и джинсов — спортивный костюм. Видимо, эпизод с бритвой стал для него уже чем-то малосущественным — это было заметно по его виду, — ибо убийство затмило все. — Когда успели только, а? — продолжал Новлянский. — Ведь ОНА играла здесь, мы все ей хлопали, потом сказала, что передача по — телику начинается. Пошлепала в гостиную. И получаса ведь не прошло, как ее… Когда ты сел, она же…