Тёмный Принц

Геммел Дэвид

Глотнув вина, он осознал, что тяжесть этой горечи не вынести, и слезы потекли по щекам, а всё самоуважение вылетело из него в единый миг.

Он не понял, когда заснул, но пробудился на мягкой постели в комнате со стенами из переплетенных лоз и с потолком из листьев.

Чувствуя себя отдохнувшим и свободным от невзгод, с легким сердцем, он откинул покрывала и свесил ноги с кровати. Пол был устлан ковром из мха, он был мягким и пружинил под ногой, когда Парменион встал с кровати. В стенах из лозы не было двери, и он подошел и раздвинул висячую стену руками в стороны. Тут же в глаза ударил солнечный свет, едва не ослепив его, и он вышел в просторный двор, огражденный дубами. На миг

он замер, пока его глаза привыкали к яркому свету, услышал звук падающей воды, обернулся и увидел водопад, ниспадающий с белого мрамора в бассейн, у которого сидела компания женщин. Еще несколько девушек купались в кристально-прозрачной воде, смеялись и плескались друг в друга брызгами, образуя маленькие радуги.

Когда Парменион подошел к ним, высокая фигура показалась справа, и он увидел минотавра, Бронта. Существо чинно поклонилось, его огромная бычья голова качнулась вниз и вверх.

— Добро пожаловать в мой дом, — сказал он.

— Как я сюда попал?

— Я принес тебя.

— Зачем?

— Ты выпил вина, Человек. Оно тебя усыпило и даровало сновидения. Потом появились еще македоны, и тогда Госпожа велела мне тебя отнести.

— Где Аттал?

— Твой спутник пока спит — и проспит еще долго. Идем, Госпожа ждет. — Минотавр зашагал вперед, мимо водопада, свернул направо, прошел через деревья и наконец вышел к другой стене из лоз. Две женщины встали перед ними, раздвинули лозы, пропуская минотавра внутрь. Парменион прошел за ним и оказался в растительном зале с кипарисами вместо колонн и цветочным потолком. Тут порхали разные птицы, то ныряя, то взмывая вверх, к разноцветным бутонам.

В зале было много бассейнов, обнесенных глыбами белого мрамора, из которых росли невероятные розовые и пурпурные цветы. Между бассейнами были выложенные желтыми камнями дорожки, извивающиеся на устланном мхом полу этого зала, или ведущие к возвышению в дальнем конце.

Не обращая внимания на женщин с сатирами, сидевших у каждого бассейна, Бронт прошагал к возвышению и остановился перед ним. Его братья, Стероп и Арг, сидели там, но Парменион едва взглянул на них; его взор приковала нагая женщина, восседавшая на троне, высеченном из огромной глыбы сверкавшего мрамора. Ее волосы были белыми, но не цвета усталой, блеклой седины — то была гордая, непокорная белизна горного снега. Глаза ее были серыми, лицо, не имевшее возраста, было гладким и упругим, но не юным. Тело было стройным, груди — маленькими, бедра — мальчишескими.

Парменион сделал низкий поклон. Женщина встала с трона, спустилась с возвышения, взяла Пармениона за руку, провела в глубину зала и наконец вывела его сквозь лозы в лощину, раскинувшуюся среди залитых солнечным светом холмов.

— Кто ты, Госпожа? — спросил он, когда она села под раскидистым дубом.

— Люди давали мне много имен, — ответила она. — Больше, чем звезд в небесах, пожалуй. Но ты можешь звать меня Госпожой. Мне нравится, как это слово звучит в твоих устах. А теперь сядь со мною рядом, Парменион, и расскажи о своем сыне, Александре. — Прошел миг, прежде чем он осознал, что она сказала, и холодная дрожь страха пробежала по его душе.

— Он сын моего Царя, — ответил он, расположившись на траве рядом с ней. — Он был выкраден Филиппосом. И я здесь для того, чтобы вернуть его к… отцу.

Она улыбнулась, но ее знающие глаза приковали его взгляд. — Это твой ребенок, зачатый в ночь Мистерий. Этот стыд ты носишь с собой — вместе с другими грехами и разочарованиями. Я знаю, Мужчина, знаю все твои помыслы и страхи. Можешь говорить открыто.

Парменион отвел взгляд. — Мне жаль, что ты видела так много, Госпожа. Меня печалит то, что я принес с собой так

много… темного… в это прекрасное место.

Ее пальцы коснулись его лица, поглаживая кожу. — Не отягощай себя этим стыдом — только твои грехи сохранили тебе жизнь после того, как ты выпил мое вино. Ибо лишь добрый человек осознает вину, а ты не злодей, Парменион. В твоем сердце есть место доброте, и твоя душа светла — чего нельзя сказать о твоем спутнике. Его я оставила в живых лишь потому, что он нужен тебе. Однако он продолжит спать до тех пор, пока вы не уедете — и никогда не увидит мою страну. — Бодро поднявшись, она взошла на вершину холма и встала, всматриваясь в далекие горы. Парменион последовал за ней и услышал, как она называет разные места. — Там, далеко на западе, Пиндские горы, а вон там, за равнинами на юге, река Пеней. Тебе эти места известны, потому что они есть и в твоем мире. Но еще дальше на юг будут города, о которых ты ничего не знаешь: Кадмос, Фоспея, Леонидия. Они объединились в лигу, чтобы сражаться с Филиппосом — и скоро падут. Афины были уничтожены этой весной. Так что лишь один город продолжит борьбу против тирана: это Спарта. Когда разыщешь Александра, забери его туда.

— Сначала надо его найти, — сказал воин.

— Он сейчас с магом, Хироном, и в безопасности, до поры. Но скоро Филиппос найдет его, а Лес Кентавров не такой уж неприступный барьер для Македонов.

Подойдя к нему, она взяла его за руку и отвела обратно через заросли в зал со стенами из висячих лоз.

— Когда-то, — заговорила она тихим и печальным голосом, — я смогла бы помочь тебе в этом пути. Но не теперь. Мы — народ Заклятия, и мы медленно умираем. Наша магия исчезает, наша волшба не способна противостоять сверкающим мечам Македонов. Я даю тебе свое благословение, Парменион. Едва ли смогу что-то к этому прибавить.

— Этого достаточно, Госпожа, я недостоин и этого дара, — проговорил он, беря ее руку и касаясь ее губами. — Но зачем давать мне даже это?

— Наши интересы, возможно, совпадают. Как я сказала, Заклятие распадается. Но у нас бытует легенда, которую знают все. Она гласит, что золотое дитя придет к нам, и земля засияет вновь. Как думаешь, возможно, Александр и есть то золотое дитя?

— Откуда мне знать?

— Действительно, откуда? Раньше я могла видеть будущее — не самое далекое, но достаточно для того, чтобы защитить свой народ. Теперь же вижу только прошлое и былую славу. И возможно я слишком захвачена глупыми легендами. А теперь — спи, и просыпайся со свежими силами.

Он проснулся, обернутый в плащ, на биваке, кони щипали траву у ручья. С другой стороны от потухшего костра спал Аттал — ни следа от ран на лице и руках.

Парменион встал и прошел через заросли на поляну. Там уже не было трупов, но запекшаяся кровь еще кое-где виднелась на земле.

Вернувшись к лагерю, он разбудил Аттала.

— Странный сон мне приснился, — проговорил мечник. — Снилось, будто мы спасли стаю нимф. И там был минотавр и… и… проклятье, уже забываю. — Аттал поднялся на ноги и стер грязь с плаща. — Терпеть не могу забывать сны, — буркнул он. — Но я помню нимф — прекрасные женщины, неописуемой красоты. Ну а ты? Как тебе спалось?

— Без сновидений, — ответил Спартанец.

***

Дерая наблюдала, как Парменион и Аттал скачут на запад, потом вышла из тени деревьев в центр их бывшего места привала. Ее волосы были теперь не рыжими, а темно-русыми, коротко остриженными. Лицо стало более угловатым, нос — длиннее, глаза, когда-то цвета морской волны, теперь были ореховыми, смотрели из-под густых бровей.

— Теперь ты точно не красавица, — заявил Аристотель, стоя рядом с ней в Каменном Круге после того, как оттуда только что уехали македоняне.