Тёмный Принц
Шрифт:
Киарис покачал головой, длинные белые волосы словно туман окутали его лицо. — Когда-то ты верила. Но теперь состарилась, и вера покинула тебя. Что ж, я тоже стар, но у меня еще есть надежда. Искандер спасет нас. Он восстановит Заклятие. Он сможет!
— Цепляйся за свою чепуху, если желаешь, старик — но завтра вооружись копьем и луком. Ибо явятся Пожиратели, а за ними придут и Македоны. Твоя глупость погубит нас всех.
Киарис с трудом встал. — Уж лучше погибнуть, чем жить без надежды, Гея. У меня есть сыновья, и сыны моих сыновей. Я хочу, чтобы они увидели возвращение Заклятия. Я буду биться с Пожирателями;
— Посмотрись в зеркало, старый дуралей, — осадила она его. — Когда-то слова Киариса-Китина громом раскатывались по всему миру. А теперь ты не способен встать прямо без посторонней помощи. И даже Смешанным ты не можешь бежать слишком далеко.
— Мне стыдно за тебя, — сказал он. Подойдя к постели, он положил руку на лоб спящего ребенка. — Спи хорошо, Искандер, — прошептал он.
— Отдай его Филиппосу, — посоветовала она. — Это будет по-настоящему мудро.
— В отчаянии не бывает мудрости, женщина, — ответил он.
***
Парменион с Атталом выехали из леса и направились равниной вниз по течению сверкающей вдали реки Пеней. В небе сгущались тучи, огромные и крутые, сулящие бурю, но ветер был еще сухим, и дождь всё никак не мог разразиться. Аттал пустил своего серого рядом с Парменионом.
— Куда мы едем, стратег?
— Через равнину вон в те леса, — ответил Спартанец, указывая на западные хребты, которые, словно гребень на шлеме, обрамлял ряд деревьев.
Вдруг западали первые капли, затем послышался раскат грома. Жеребец Аттала стал на дыбы, едва не скинув македонянина. Молния трезубцем рассекла небо, и началось светопреставление. Кони шли теперь пригнув головы, всадники насквозь промокли, и беседа стала невозможной.
Глянув влево, Аттал увидел лежащее на траве тело с ногами, напрочь лишенными плоти. За ним лежало второе, и еще одно. Аттал потянул руку вправо, похлопал Пармениона по плечу и указал на трупы. Спартанец кивнул, но ничего не сказал. Почти всё утро они ехали дальше по пустынному полю боя, и вот наконец дождь затих и свет солнца просочился сквозь разорванные тучи.
— Их были тысячи, — проговорил Аттал, оборачиваясь, чтобы посмотреть на равнину. — Даже оружия с них не сняли.
Парменион осадил коня. — Я думаю, решающее сражение произошло вон там, — сказал он, указывая на низкую цепь холмов. — Но — судя по тому, как расположены трупы — правый фланг был сломлен, и проигравшая армия побежала на запад. Им наперерез выступила конница, и они попытались отбиться. Пленных тут не брали, и проигравших перебили всех до одного.
— Не так уж этот мир и отличен от нашего, — проговорил Аттал с натянутой улыбкой. Но она быстро исчезла с его лица.
— Ты не прав. Эта война не похожа ни на одну из тех, что я видел, — проворчал Спартанец, оглядывая своими светлыми глазами поле битвы. — Это не обычное завоевание; это — бойня. Я бы не хотел принимать участие в подобном конфликте.
Аттал спешился и подошел к ближайшему трупу, присев, чтобы поднять щит мертвого воина. Щит был сработан из дерева, окован бронзой и выкрашен в синий цвет. По центру были нарисованы две змеи, зажатые в человеческом кулаке. — Видел когда-нибудь подобное? — спросил он, протянув щит Пармениону.
— Нет. Но это, должно быть, изображает убийство Гераклом змей в его колыбели. Может,
— Я ничего не могу опознать, — сказал Аттал, пошевелив ногой под телом и перевернув его на спину. Подняв запыленный шлем, он повертел его в руках. Шлем был кожаный, обложенный тонкими листами из чего-то вроде светлой бронзы. На нем не было ни гребня, ни плюмажа, ни нащечников для защиты лица, только два плохоньких вороньих крыла, кое-как прикрепленных по бокам, и тонкая металлическая полоска, вертикально спускавшаяся с налобника. — Дрянная работа, — сказал Аттал, — и эти крылышки ни на что не годятся, — заметил он. — Взгляни на наносник. Он слишком тонок, чтобы защитить лицо. Вся эта хреновина бесполезна — как бедолага и сам понял перед смертью, я полагаю.
Бросив шлем на землю, Аттал вскочил обратно в седло. — Тела лежали тут несколько недель, а может месяцев. Почему их не обобрали?
— Видимо, не осталось никого, кто бы их обобрал, — произнес Парменион.
Черные тени заскользили по траве. Парменион поднял взгляд и увидел бледные фигуры, парящие высоко в небесах, движущиеся на запад, медленно взмахивая огромными крыльями. Несмотря на высоту, на какой они летели, и на яркий солнечный свет, не было сомнений, что они существенно превосходили размеры человека.
— Во имя Гекаты, что за?… — прошептал Аттал.
Существа соединились со второй группой, прилетевшей с севера. Прикрыв глаза, Парменион увидел еще чудовищ, летящих с юга и запада. — Они летят со всех сторон, — произнес он.
— Похоже, направляются к лесу. Вот что я скажу, Парменион, не нравится мне этот мир.
— Мне тоже, — согласился Спартанец, пустив коня рысью. Аттал собирался последовать за ним, но тут заметил другой труп, лежащего на спине лучника, лицо которого обклевали вороны. Спешившись, македонянин снял с него кожаный колчан и взял из холодных рук его короткий костяной лук. Закинув колчан за плечо, Аттал вскочил на серого и поскакал за Спартанцем.
Ему было приятно вновь держать в руках лук. Замечательное оружие. Тихая смерть, с минимальным риском для убийцы. Спина Спартанца была прямо перед ним, и Аттал представил себе, как стрела вонзается Пармениону в мозг. Нет, подумал он. Ни в коем случае я не стану убивать его таким способом. Мне надо видеть выражение его лица. Хочу увидеть, как с него смоются вся эта спесь и гордость.
И я это увижу, пообещал он себе. Как только отыщем мальчишку — и путь домой.
***
Хирон шел вдоль ручья, отягощенный мрачными думами. Всемирное Заклятие уходило неимоверно быстро. По всему миру оставалось меньше сотни мест, где первобытная магия еще просачивалась из камня или дерева. В Ахайе их осталось всего семь.
Опустившись на колено у воды, он зачерпнул ее руками и стал пить. Филиппос был добрым, вежливым ребенком, легко обучающимся, еще легче впадавшим в веселье. Однако зло внутри него, Дух Хаоса, окончательно взял над ним верх, уничтожив в нем всё человеческое, всё, что понимало добро и красоту.
Печаль легла на Хирона непомерной тяжестью. Его плечи опали, и он поднял глаза к небесам. — Похоже, пришло время умирать, — тихо проговорил он. — Похоже, я слишком долго жил. — Встав, он отошел от деревьев к скалистому подножию своей горы и начал долгий подъем к пещере.