Темный рыцарь Алкмаара
Шрифт:
Дарган попробовал похлебку. Как же странно: иногда он чувствовал вкус и запах, иногда — нет. А этих несчастных наверняка ждет впереди голодный год — пшеница лишь начала колоситься, а теперь все вокруг увянет и засохнет, полягут хлеба, невызревший хлеб осыплется на землю и не даст всходов. На следующий год они будут печь хлеб из соломы и отрубей, а кто совсем одуреет от голода, примется за человечину. Но пока они даже боятся думать — страх парализовал их, как яд виверны.
Мальчишка принес колбасы и хлеба.
Дарган помедлил, опустил руку
— Не надо, господин… — в ужасе отшатнулся мальчишка.
— Бери! — ответил Дарган глухим голосом.
Мальчишка быстренько сунул монету в карман передника.
— Теперь исчезни.
Парень побелел как мел, попятился. Если честно, Дарган не собирался его пугать. Просто двое за соседним столом шептались, а мальчишка своими дурацкими замечаниями заглушал их голоса. Разговор же этих двоих заинтересовал Даргана чрезвычайно. Говорили они о том, о чем всегда говорят в армии Мортис, — о жизни и смерти. Больше о смерти. Или — о посмертии, если быть точнее.
— Для тех, кто служит Мортис, смерти нет, — шептал один из них, высокий широкоплечий человек в кожаном плаще, отороченном давным-давно облезшим мехом. Слово «смерть» верзила произносил с каким-то особым значением, так в Алкмааре говорили о добрых духах предков.
— Ну, я же вижу… — отвечал второй, явно моложе, с длинными сальными волосами и двухдневной щетиной на нелепо пухлых щеках. — Но только безмозглой нежитью не очень-то охота продолжать путь. Ходить зомбаком со свесившейся набок головой и орать одно слово: «Мозги!» мне как-то не улыбается.
— Дурак, — с чувством превосходства произнес старший. — Все зависит от тебя. Если есть в жизни страсть, если ты ненавидишь или любишь, то перед смертью ты можешь воззвать к Мортис, и она сохранит твою ненависть и твою любовь и поднимет тебя после обращения рыцарем смерти. К чему стремился при жизни, того и после смерти будешь жаждать. Вот как становятся рыцарем смерти…
— Да уж… рыцарем… — недоверчиво фыркнул молодой. — Я и на самой обычной кляче толком-то сидеть не умею, не то что управлять этой жуткой скотиной, на которой разъезжает рыцарь смерти. Думаю, все это байки, для того чтобы мы не боялись умирать.
— Вовсе не байки, — строго сказал старший. — Я знаю, есть чудаки, что не хотят служить Мортис после смерти. Но все это ерунда. Смерть нас от всего освобождает. От всего, кроме того, что воистину ценно. Когда я это понял, все сделалось проще простого.
— Я бы предпочел остаться в живых, — пробормотал толстощекий. Он еще больше понизил голос. — А куда мы идем, скажи?
— В земли Горных Кланов, бить гномов, мстить за смерть Галлеана.
— А что нам Галлеан… мы же вроде…
— Тсс… — оборвал шепот товарища тощий. — Так хочет Мортис. Она ненавидит гномов. Из-за них Вотан убил Галлеана. Пока она не насытится гномьей кровью, ее сердце не успокоится.
— У безмясой есть сердце?
— Тсс…
— Носферату! — прошептал кто-то.
— Лан-дуул…
Все обернулись.
Вампир снова стоял в дверях таверны.
— Неужели не насытился? — дрожа, прошептал кто-то.
Но Носферату, ни на кого не обращая внимания, прямиком направился к хозяйской дочке. Подошел, ухватил за шею и повел. Вздох облегчения разом вырвался из грудей всех сидевших. Кажется, даже сам хозяин перевел дух. С места не двинулся. Девушка шла покорно, склонив голову. Носферату пинком распахнул дверь в кладовую, та осталась открытой, застряв в мешках с мукой, сложенных в углу. Вампир задрал на девчонке юбки, оголил молочно-белые бедра, привалил добычу спиной к стене. Она тихо взвыла — от ужаса или от отвращения — не понять. Вой перешел в скулеж и смолк. На ее лице, обращенном к обеденной зале, застыло бессмысленное отсутствующее выражение. В следующий миг голова ее стала мотаться из стороны в сторону в такт движениями Носферату. Он отпустил одну руку, нога девушки в деревянном башмаке сползла вниз и стала отбивать некое подобие такта по каменному полу кладовки, поднимая при этом облачка белой мучной пыли.
В зале кто-то плотоядно вздохнул, кто-то глупо хихикнул. Остальные молчали, боялись пошевелиться. Даже ложками забыли работать. И в этой наступившей тишине послышался странный звук — то ли хрип, то ли рычание. Не сразу Дарган догадался, что девушка стонет от наслаждения.
Насытившись ее плотью, Носферату толкнул девчонку на мешки и вышел из кладовки.
Верзила, возмечтавший о карьере рыцаря смерти, тут же вскочил, облизнулся и зарысил в кладовую. Ландуул ухватил его на ходу, сгреб за грудки рукой в зеленой перчатке и поднес к своему лицу, как будто парень был жалкой козявкой, а не плечистым здоровяком.
— Не порти семя… — проговорил Носферату тихо. — Понял? Или выпить твою душу?
Лан-дуул слегка повернулся и обвел сидевших в зале взглядом белых глаз… Все не просто замерли, а вмерзли — в стулья, табуреты, каменный пол.
Таверна была забита битком. И все — или почти все — живые. Слишком много пищи — не обожраться бы вампиру…
— Я-я… — На пол меж повисших в воздухе ног верзилы потекла желтая струйка.
— Не порти семя, — повторил Носферату, отшвырнул здоровяка и вышел.
Все долго молчали. Еще дольше не двигались. И даже дышали через раз, прикрывая рты и носы ладонями и тряпьем.
Потом кто-то довольно громко спросил:
— И что… кого она теперь родит-то? А-а?
— Дхампира, конечно. Этакий прислужник вампира, — отозвался другой.
Трактирщик сидел в углу за стойкой и плакал.
Дарган положил в сумку колбасу и хлеб, поднялся и направился к выходу.
— А этот, он кто? — услышал за спиной голос толстощекого. — На живого вроде не похож. Но и не мертвяк.