Тёмный рыцарь

Догерти Пол

— Но для чего?

— Он следовал законам гостеприимства, но хранил верность. И думается мне, господин мой, что он еще и испытывал к тебе симпатию — так мне кажется после всего того, что ты мне поведал. Он хотел предупредить тебя об опасности и в то же время не предать других. В конце концов он выразил свои подозрения посредством этого шифра — столь сложного, что ты мог и не суметь его прочитать.

— Значит, если бы я сумел прочитать записку, то это была бы воля Аллаха? — сообразил де Пейн.

— Совершенно верно. Разрешить такую загадку можно только по милости Божьей. — Фульберт взял лежавший на коленях лист пергамента. — Первая фраза написана на древнегреческом, это цитата из «Деяний апостолов». Я догадался по слову ketra, что значит «рожон». [125]

Стих взят из рассказа об обращении Павла: «Трудно тебе идти против рожна». [126] — Старик оторвал взгляд от записей. — Это, думается мне, намек на твои собственные сомнения и колебания. Второе предложение, на латыни, взято из стиха римского поэта Ювенала — эту фразу великий Августин использовал в своей «Проповеди о воскресении». Стражам, приставленным к могиле Христа, велели говорить, что тело Его было похищено, а никакого воскресения из мертвых не было. Августин высмеял такие их утверждения, задав этот вопрос. В тексте сказано: « Quis custodiet ipsos custodes?Кто же будет сторожить самих сторожей?» В третьем предложении смешаны норманнский французский и лингва-франка. Это цитата из «Апокалипсиса»: «Встань и измерь храм Божий». [127] — Фульберт выпрямился и кончиками ледяных пальцев похлопал Эдмунда по щеке. — Один ты, господин мой, в силах понять, что это означает…

125

Заостренный кол; в старину использовался для охоты или для того, чтобы погонять скотину.

126

Деян. 9:5.

127

Откр. 11:1.

— Ты уверен, что так лучше?

Ричард Беррингтон, укрытый плащом с большим капюшоном, слегка подал влево своего могучего боевого коня и наклонился в седле, чтобы де Пейн смог пожать его руку в кольчужной рукавице.

— Совершенно уверен, Ричард, — улыбнулся ему в ответ де Пейн, потом кивнул Изабелле, восседавшей на смирной кобылке.

— Нам будет не хватать тебя, Эдмунд! — Майель, большую часть лица которого почти целиком закрывала широкая стрелка боевого шлема, передал капитану наёмников черно-белое знамя и подъехал ближе. — Нам будет не хватать тебя, — повторил он.

— Ничего подобного, — де Пейн крепко пожал руку своему побратиму. — Просто подтрунивать не над кем будет. — Он снова вгляделся в Беррингтона. — Вы направитесь прямиком в Борли, так ведь? А потом к себе домой, в поместье Брюэр в Линкольншире?

Беррингтон кивнул.

— Мы с Парменио останемся здесь. — Де Пейн указал рукой на генуэзца, стоящего в дверном проёме и укутанного плащом по самый нос из-за мороза. — С помощью Гастанга мы обыщем жилые дома вдоль реки. Я убежден, что Уокин поныне прячется где-то там! Если не найдем, я прекращу охоту. Ох, этот остров с его погодой! Пора мне возвращаться в Иерусалим. — Он усмехнулся. — Не может же Великий магистр ждать от нас чудес! — Он кивнул Беррингтону. — Но мы обязательно еще встретимся.

Кавалькада тронулась; подковы высекали искры из мостовой, позвякивали доспехи, скрипела сбруя. Изабелла махнула ему на прощание рукой в теплой перчатке. И вот всадники, направившиеся к городским воротам, превратились в смутные силуэты в неверном сероватом свете, а потом и вовсе растаяли за плотной пеленой тумана. Де Пейн прислушался к удаляющимся звукам, потом подошел к Парменио.

— Будешь завтракать, Эдмунд?

— Нет, пойду в свою келью. Скажи, что я занемог. Не хочу никаких визитов, не хочу, чтобы меня отвлекали.

— А почему все же ты остался на самом деле?

— Я хочу остаться здесь и продолжить поиски Уокина. Думаю, что смогу заманить его в ловушку.

— Ты мне доверяешь, Эдмунд?

— Как и ты мне.

Парменио прикусил губу.

— И долго мы здесь пробудем?

— Несколько

дней. Если желаешь, ты в любую минуту можешь присоединиться к Беррингтону… — де Пейн оборвал фразу. Оглядел подворье, окутанное густым туманом. — Еще совсем немного, — пробормотал он чуть слышно. — А пока я хочу, чтобы мне никто не мешал. Я и раньше так поступал, когда готовился к посвящению в рыцари. Я хочу уединиться, поститься три дня, молиться, размышлять, в общем, укрепить свой дух. — Краем глаза он уловил выражение лица Парменио. — Да, трёхдневный пост. Он мне совершенно необходим.

Де Пейн закрылся в своей келье, покидая ее только по телесной нужде или чтобы отстоять заутреню. Он не принимал ни пищи, ни посетителей, не исключая и Гастанга. Подолгу стоял на коленях и читал нараспев псалмы. Пил одну воду и жевал черствый хлеб. Шепча слова молитвы Vetii Creatus Spiritus, он просил Бога помочь ему в открытии истины и ниспослать доказательства, способные превратить смущающие его ум подозрения в неоспоримые факты. Эдмунд попросил принести ему перо, чернильницу и пергамент. Он старательно записал все основные события, от убийства в Триполи вплоть до последнего покушения на него самого и Алиенору, записал и расшифровку таинственного послания, полученного им от ассасинов. И все это вместе указывало на ту единственную дорогу, которой ему надлежало следовать, со всеми вытекающими последствиями. И вновь он молился, освобождаясь от последних иллюзий, сосредотачивая все помыслы на стоящей перед ним задаче. Распростершись на ложе и уставив взгляд в потолок, он размышлял, время от времени проваливаясь в короткий сон. Пробуждаясь, плескал водой в лицо и разглядывал прибитое к стене распятие. Один вывод напрашивался совершенно неумолимо.

— Я вел себя, как младенец, — прошептал Эдмунд. — Точно, как младенец, которого накормили и оставили в темноте.

Наутро четвертого дня де Пейн выбрил голову, сбрил усы и бороду и полюбовался своим отражением в начищенном стальном диске.

— Совсем другой человек, — улыбнулся он самому себе. — Когда я был младенцем, — процитировал он слова святого Павла, — то по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем… [128]

128

1 Кор., 13:11.

Он отстоял заутреню, затем устроился в кухне и неспешно съел миску вкуснейшей овсянки и нежные пшеничные лепешки с маслом и медом. После этого отправил в город гонца, а сам пошел к Парменио. Удивленный наружностью рыцаря, тот без споров согласился ехать вместе с ним. Правда, он пытался порасспросить де Пейна, но рыцарь повернулся к нему спиной.

— Ты все еще не доверяешь мне, Эдмунд, — с упрёком сказал генуэзец.

— А ты, Парменио, разве ты мне все рассказал? — Де Пейн повернулся и навис над ним. — Увидим, увидим.

Рыцарь возвратился в свою келью. Проверил оружие и доспехи. Открыл потайной кармашек на перевязи и достал оттуда монеты червонного золота, отчеканенные в Палестине, переложил их в свой кошель и зашагал к воротам подворья. За ними толпились всегдашние торговцы, но были там и незнакомцы — отребье из мрачных переулков, с откинутыми капюшонами, напоминавшими складки кожи на шее ящерицы. Де Пейн прошел, будто не замечая их, сделав вид, что заинтересовался убогими столиками жестянщиков, затем быстро оглянулся — и перехватил устремленные на него взгляды этих типов, похожих на призраков с пустыми глазами. Удовлетворив свое любопытство, он возвратился на подворье и дождался прибытия коронера — как раз в полдень. Гастанг пошутил насчет монашеского вида Эдмунда и с большим вниманием выслушал его пожелания, а выслушав, шепотом возразил: такого быть не может! Тем не менее, коронер взял протянутые ему золотые и пообещал нанять отряд надежных людей. Как только он ушел, де Пейн занялся необходимыми приготовлениями. С Парменио он по-прежнему не откровенничал и держал генуэзца на расстоянии — то был лучший, единственно верный способ. Надо было обуздать гнев, бурливший в Эдмунде с той минуты, когда ему открылась собственная глупость, равно как и глупость других.