Темпориум. Антология темпоральной фантастики
Шрифт:
– А банку? – Эстер почти заплакала. – Банку мне что сказать? Ты же кредит на мое имя взял, не на свое! Они денег-то с меня требуют! Фабио!
– Не кричи ты, дура. Потише, – зашипел он. Жена задержала взгляд на его лице. Черты незнакомца. Чужого какого-то человека. Равнодушного.
– А я-то как же, Фабио? Если полиция ко мне пришла, значит, и те, другие, могут прийти, да?
– Эстер… – Он вытер пальцами ее слезы, погладил по голове. – Я не могу тебя взять с собой. Мне нужно затеряться. Я тебе честно скажу – меня или посадят, или убьют,
– А что будет со мной? Что мне сказать банку? – Голос задрожал, она закрыла рукой рот. – Что же теперь будет?
– Мне пора.
Через минуту в квартире стало тихо. Эстер поднялась на четвереньки, проползла в комнату, стянула с журнального столика кредитный договор. Посмотрела на цифру. Еще раз посмотрела на цифру и заревела в голос.
– Я вырос в Барселоне, – повествовал Дэвид. Какой стакан по счету находился в его руках, Бен уже не мог сказать – сбился на шестом или седьмом, но на связность речи приятеля это не повлияло. – Мой дед был смотрителем музея Гауди. Ты даже не представляешь, сколько поддельных эскизов туда пытались продать. Но это практически невозможно, я тебе говорю – он неповторим.
Бен слушал очень внимательно, не замечая, что уже вторую сигарету он превращает в пепел, не затягиваясь.
– А в этом музее… – спросил он осторожно. – Там есть какие-нибудь нереализованные проекты? Черновики какие-нибудь?
– Есть, конечно, – кивнул Дэвид. – Их много раз пытались перекупить, но музей их не продает никому. Даже Биллу Гейтсу. Кажется, даже английской королеве, во, – он посмотрел на друга. – А ты чего, решил, что их можно спереть? – Дэвид заржал. – Их спереть – дохлый номер, я точно тебе говорю. Их мало, они все наперечет. Если даже спереть – в этом-то, в принципе, ничего нереального нету – продать будет нельзя. Это же Гауди, это не хрен с горы. Они все переписаны. Сразу засекут.
– А они выставлены? – спросил Бен.
– Что? – Друг воззрился на него с непониманием.
– Ну, в экспозиции в музее они выставлены? Туристы на них ходят-смотрят?
– А, ты об этом… Это смотря на какие. Есть, которые выставлены, есть в загашнике валяются.
– Такие же крутые?
– Что?
Бен отобрал стакан у Дэвида.
– Я тебя спрашиваю. Эти, которые в загашнике, такие же крутые, как всё остальное?
– Ты спрашиваешь! Ну конечно! Это же гребаный Гауди.
Бен побарабанил пальцами, поцокал языком, почесал нос.
– А что такое? – осторожно спросил архитектор. – Ты что-то придумал?
– Нет, – отрицательно помотал головой тот. – Нет, к сожалению. Так не бывает.
– Не бывает чего?
– Я знаю, как можно черновик спереть, но не спереть. Но нужен особенный человек. Такой, чтобы смог запомнить рисунок до мельчайших подробностей, а потом в особых условиях его воспроизвести. Нет, не годится. Надо придумать что-то еще.
– Погоди, – Дэвид забрал обратно свой стакан и заодно нежно прижал к себе бутылку, – погоди… У меня, чтоб ты знал, есть вот точно такой человек.
Эстер стала безразлична собственная усталость. Нахлынула тоскливая черная пустота, ледяная, беспросветная. В холодильнике нашлось полбутылки мартини, это чуть-чуть притупило боль, но отчаяние стало только гуще. Кредит, банк, полиция, мафия. Молот, наковальня. С трудом верилось, что Фабио ее во всё это втянул. В то, что втянул и бросил одну, не верилось вообще. Слезы текли внутрь и не давали дышать.
В голове не было ни одной мысли, то же полное изнеможение, что и в теле.
– Ванна должна помочь, – произнесла вслух Эстер и даже сама себе поверила. Прошла в санузел, открыла горячую воду, налила пены. В пене вода долго не стынет, это хорошо. Разделась, встала в воде – слишком горячо. Но это неважно. Это тоже хорошо.
Эстер подержала в руках пену, зарылась в нее лицом. Замечательно пахнет. Господи, как жить-то хорошо. Сердце зашлось болью, но слез так и не появилось. Взяла бритву, деловито разломала на части. Лезвие извлеклось легко. Хорошо. Вены на руках тонкие, синие, прекрасно видны под кожей. Совсем хорошо.
…Звонил мобильный телефон. Эстер смотрела на первую кровавую полосу на руке и не знала, что делать. Было одинаково глупо и ответить на звонок, и не ответить. Телефон требовал, никак не желая замолкнуть. Наконец затих, чтобы через пару секунд завопить снова. Эстер чертыхнулась и, держа руку на весу, вылезла из ванны.
На строительстве школы при монастыре работа кипела вовсю. Антонио Гауди лез вверх по лесам, нимало не смущаясь перспективой испачкать дорогое пальто и перчатки. Управляющий еле за ним поспевал.
– Вот видите, – архитектор поднял руку, указывая на линию стены, – о чем я и говорил. Вы начали скашивать ее не в ту сторону.
– Но, сеньор… – попробовал возразить управляющий. – Мы замеряли всё, и могу вас уверить…
– Вы можете пытаться меня уверить, но я все-таки верю своим глазам. Если не можете следовать моим инструкциям, следуйте хотя бы чертежу!
– Так мы и следовали чертежу, – возразил тот.
– Хорошо. Очевидно, вам придется обходиться без чертежа.
– То есть как это, сеньор Гауди?
– Очень просто. Линия должна быть другой, – Антонио провел пальцем в перчатке прямо по застывающему цементу. – Вот такой. Понимаете меня? И выбросьте к черту ваш чертеж, вам он только мешает.
– Сеньор… – Опешивший управляющий не знал, что и возразить.
– Гауди! Сеньор Гауди! – раздалось снизу. – Вы можете к нам спуститься?
– Разговор еще не окончен, – предупредил Антонио и с проворством полез вниз. Внизу стоял настоятель монастыря, заказавший строительство школы, и еще несколько человек. Молодая женщина со светлыми волосами и строгим, скромным выражением лица держала в руках небольшой саквояж.