Тень Бонапарта
Шрифт:
— И еще есть люди, утверждающие, что наш Бертье не отличается особой сообразительностью, — сказал он. — Я люблю вас по своим собственным соображениям, Бертье, и вполне в вас уверен. Чего нельзя сказать о вас, месье Талейран! Вы легко перейдете на сторону нового победителя, как вы некогда изменили вашему старому. По-моему, у вас гениальный дар пристраиваться!
Император очень любил подобные сцены, ставившие подчиненных в затруднительное положение, и никто не был гарантирован от коварного, способного легко его скомпрометировать вопроса. Но сейчас, оставив в стороне свои опасения, все с нетерпением ждали, как возразит знаменитый дипломат на столь справедливое обвинение.
Талейран продолжал стоять, опираясь на палку; его сутуловатые плечи слегка наклонились вперед, и улыбка застыла на лице, как будто он только что услышал самую приятную новость. Единственное, чем он заслуживал уважения, — своим умением держаться с достоинством и никогда не опускаться перед Наполеоном до раболепия и лести.
— Вы думаете, что я покину вас, ваше величество, если ваши враги предложат мне больше?
— Совершенно уверен!
— Гм… Я, конечно, не могу ручаться за себя до тех пор, пока не будет сделано предложение. Но оно должно быть очень выгодным. Ведь, кроме довольно симпатичного отеля на улице Сен-Флорантэн и двухсот тысяч моего жалованья, я еще занимаю почетный пост первого министра в Европе. Правду сказать, ваше величество, если только не собираются посадить меня на трон, я решительно ничем не могу улучшить своего положения!
— Вижу, что все-таки могу на вас положиться, — сказал Наполеон, но взгляд его вдруг стал задумчивым. — Да, кстати, Талейран, вы должны или жениться на мадам Гранд, или оставить ее в покое, потому что я не могу допустить при дворе скандала!
Я был потрясен, что столь щекотливые, личные дела обсуждаются открыто, при свидетелях, но и это было характерной чертой Наполеона; он считал, что щепетильность и хорошие манеры — это те путы, которыми посредственность стремится опутать гения. Не было ни одного вопроса частной жизни — вплоть до выбора жены или разрыва с прежней любовницей, — в который бы не вмешался этот тридцатишестилетний победитель, чтобы вынести свой вердикт.
Талейран снова улыбнулся своей добродушной и несколько загадочной улыбкой.
— Я питаю инстинктивное отвращение к браку, ваше величество! Вероятно, в этом сказывается наследственность, — сказал он.
Наполеон рассмеялся.
— Ах да, я забываю, что в данную минуту говорю с епископом Отунским, — сказал он. — Но я уверен, что Папа Римский — поскольку я заинтересован в этом деле — в виде благодарности за кое-какие знаки внимания, которые мы ему оказали при коронации, сочтет нужным дать соответствующие указания своему епископу. Она умная женщина, эта мадам Гранд! Я заметил, что она серьезно всем интересуется.
Талейран пожал плечами.
— Не всегда присутствие ума в женщине дает ей большие преимущества, ваше величество! Умная женщина легко может скомпрометировать своего мужа, а глупая в состоянии оскандалить только самое себя.
— Самая умная женщина это та, которая умеет скрывать свой ум! Во Франции женщины всегда опаснее мужчин, потому что они всегда умнее. Но они не могут себе представить, что мы ищем в них сердца, а не ума. А когда женщины оказывают большое влияние на монархов, то это всегда приводит к их падению. Например, Генрих IV или Людовик XIV, идеалисты, сентиментальные мечтатели, полные чувства и энергии, но совершенно нелогичные и лишенные дара предвидения. А эта несносная мадам де Сталь! Вспомните-ка ее салон в квартале Сен-Жермен. Нескончаемый треск, болтовня и шум ее собраний устрашают меня больше, чем флот Англии. Почему не могут смотреть они за своими детьми или заниматься рукоделием? Не правда ли, какие отсталые мысли я высказываю, месье де Лаваль?
Трудно было ответить на этот вопрос, и я решил промолчать.
— Ваш жизненный опыт еще не слишком велик, — заявил император. — Я говорю о том времени, когда тупоумные парижане возмущались неравным браком вдовы знаменитого генерала Богарне с никому не известным Бонапартом. Да, это был чудный сон! Город Милан находится от Мантуи на расстоянии одного дня пути. Между ними расположены девять таверн, и по дороге я в каждой из них писал по письму моей жене. Девять писем в один день, и лишь одно-единственное из них не было сладкой фантазией, а представляло вещи в их истинном свете.
Я подумал, как хорош был этот человек, прежде чем он научился видеть «вещи в их истинном свете». Да, грустная штука жизнь, лишенная очарования и любви. Его лицо омрачилось при воспоминании о днях, полных прелести и очарования, которых не могла вернуть и императорская корона. Можно почти с уверенностью сказать, что те девять писем, написанные им в один день, принесли ему более радости, чем все ухищрения, с помощью которых он отвоевал у своих соседей одну провинцию за другой. Но он быстро овладел собою и сразу перешел к моим личным делам.
— Эжени де Шуазель — племянница герцога де Шуазеля? — спросил он.
— Да, ваше величество!
— Вы с нею помолвлены?
— Да, ваше величество!
Он нетерпеливо тряхнул головой.
— Если вы желаете находиться при моем дворе, месье де Лаваль, — сказал он, — вы должны и в отношении брака положиться на меня. Я слежу за браками эмигрантов, как и за всем остальным!
— Но Эжени полностью разделяет мои взгляды!
— Та-та-та! В ее годы еще не имеют определенных мнений. В ее жилах течет кровь эмигрантов, и она даст себя знать. Нет, уж позвольте мне позаботиться о вашем браке, месье де Лаваль! Я желаю видеть вас в Пон-де-Брик, чтобы представить вас императрице. Что там такое, Констан?
— Какая-то дама желает видеть ваше величество! Попросить ее явиться позже?
— Дама! — воскликнул Наполеон и улыбнулся. — Мы нечасто видим здесь женские лица. Кто она и что ей угодно?
— Ее имя Сибилла Бернак, ваше величество!
— Как? — изумился император. — Она, вероятно, дочь старика Бернака из Гробуа. Кстати, месье де Лаваль, он приходится вам дядей со стороны матери?
Я вспыхнул от стыда и увидел, что император понял мои чувства.
— Да-да! У него не самое симпатичное ремесло, но уверяю вас, что он полезнейший человек. Кстати, он завладел теми имениями, наследником которых являетесь вы?
— Да, ваше величество!
Император подозрительно взглянул на меня.
— Надеюсь, вы поступили ко мне на службу не потому, что рассчитываете возвратить свои имения?
— Нет, ваше величество! Я хочу проложить себе дорогу без посторонней помощи!
— Гордые замыслы, — сказал император, — избрать себе свой путь, не желая следовать по стопам предков. Я не могу восстановить ваших прав, месье де Лаваль, потому что в настоящее время дела во Франции приняли новый оборот, и если бы я занялся восстановлением нарушенных прав владений, то этому не было бы конца, а также пошатнулось бы доверие народа. У меня, кстати, нет более преданных сторонников, чем те, кто завладел чужой землей. И если они служат мне, как, например, ваш дядя, земли должны остаться за ними. Но чего может хотеть от меня эта девушка? Попроси ее войти, Констан!