Тень лосуна
Шрифт:
– Никогда не слышал об этом, - заинтересованно перебил его Абнер, - и кто становится их жертвой? И что Темносы с ней делают?
– Как говорят жрецы при храмах, те, кто злобится без причины, обманывает и предает доверившихся им, а также посвящает жизнь свою жажде наживы и проливает кровь невинных, те, рано или поздно, становятся сосудами Темносов. Темная сущность поселяется в них, усугубляя те мерзкие качества, которые человек проявил однажды, и подталкивает на новые и новые преступления. А затем утаскивает к Офрусу. Дальше вы знаете.
– И что, спастись от них никак нельзя? – с некоторым
– Можно. Но только если человек не зашел слишком далеко в своих преступлениях, если на его совести нет крови невинных жертв, предательств и клятвопреступлений. В противном случае, спасения ему нет, и ждет его дорога в мир Офруса, - ответил Вэйланд, становясь все мрачнее и жестче.
– Выходит так, что Темносы – это как бы войско Офруса? – уточнил Абнер.
– Так и есть, - подтвердил Вэйланд. – И чем больше на земле злых людей с преступными помыслами и деяниями, тем больше Темносов, а, значит, тем сильнее Офрус Губитель…
– А если человек не совершает преступлений, с ним что происходит? – спросил вдруг молчавший до сих пор Эррол.
– Тех, чья жизнь была наполнена добром и справедливостью, после смерти забирают к себе богини-прародительницы. Они уносят их в чудесные сады, которые находятся высоко-высоко, так высоко, что и не добраться до них ни одному живому! – все больше воодушевляясь тем, как внимательно и заинтересованно слушают его провожатые, рассуждал Вэйланд.
– Что, дошло до тебя, наконец? – проговорил Абнер, обращаясь к Эрролу, - ты же душу свою сам к Офрусу гонишь! Вот не удивлюсь, если прямо сейчас вокруг тебя Темнос кружит и вот-вот поселится в тебе. Эх ты…
– Моя душа принадлежит только мне, и никуда я ее не гоню, и нет тут никаких Темносов. Сказки это все! Не верю я в эти россказни жрецов: они это говорят, чтобы в узде нас держать. Офрус, Темносы, ага… Я слышал о том, что как только человек умирает, так душа его вырывается из тела и находит себе новое пристанище. Может в другого человека переселиться, а может в мильта. Или - воруса, – серьезно говорил Эррол, однако лицо его было настолько распухшим и являло собой настолько комичное зрелище, что принимать на веру то, что он говорил, было сложно.
– Да-да, - немедленно отреагировал с нескрываемым сарказмом его напарник, - а может - в червяка. Или в камень. Ай, да что с тобой, олухом, говорить. Только время терять попусту!
Вэйланд не без удовольствия следил за их беззлобной перепалкой.
– Если я олух и ничего не смыслю, чего ж ты так сердишься? – улыбаясь, спросил Эррол. – Старики в нашей деревне говорят, что оскорбления и ругательства – это доводы как раз тех, кто не прав.
– Можешь говорить, что хочешь, - отозвался Абнер. – Не стану больше ничего обсуждать. Вырастешь – поймешь сам.
– Вот как? – расхохотался Эррол.
– Да ты всего-то на два года меня старше! И не возражай: это я знаю так же точно, как и то, что мы родились и выросли в одной деревне!
Абнер, вопреки ожиданиям, никак не отозвался, и путники надолго замолчали. Каждый думал о своем.
Глава 11. Страшная находка
Углубился в себя и Вэйланд. Слышен был только мерный и дробный стук копыт по тракту, все дальше и дальше уводившему его от города, где он родился и вырос, где был счастлив, пусть и недолго, с любящими и заботливыми родителями, где обрел единственного друга… От города, который принес ему также и страшное несчастье, - лишив его всего в одночасье, а затем и прогнав навсегда.
Дружное молчание, продолжавшееся примерно до полудня, прервал Эррол:
– Что, каково оно? – непонятно спросил он, взглянув на Вэйланда.
– Отлично! – бездумно ответил изгнанник, абсолютно не понимая, к чему этот вопрос.
– Эх, а я бы не смог вот так спокойно ехать, легенды рассказывать, и даже не пытаться сбежать.
– Ах, вот ты о чем! Понятно, – отреагировал Вэйланд.
– А куда мне здесь бежать? И, главное, зачем? Семья давно уничтожена, я – изгой, а с недавних пор еще и злобный убийца. С такой дурной репутацией не найдешь приюта даже в крестьянской лачуге.
– Нет у тебя дурной репутации, Вэйланд, - немного помолчав, сказал Абнер.
– Даже самые темные крестьяне понимают, что ты не виноват в грехах своего отца, а за убийство этого мерзавца – сынка банкира, тебе только спасибо скажут: все знают, что он грабил и насиловал в компании со своими приятелями, но благодаря его папаше-банкиру, им все с рук сходило. – Стражник опять ненадолго умолк и продолжил, глядя в глаза Вэйланду:
– Здесь другое. Все боятся, что если отнесутся к тебе с добром и вниманием, то власти подвергнут их семьи гонениям. Думаю, тебе не надо объяснять, что это значит.
Сказать, что изгнанник был удивлен этой неожиданной откровенностью стражника - ничего не сказать.
Вэйланд, пребывавший до сих пор в полной уверенности, что его если не ненавидят, то уж точно презирают все граждане Эндории, задумался над словами Абнера.
Неужели это правда, и к нему, сыну несостоявшегося убийцы короля, люди и впрямь не испытывают неприязни? Но ведь он очень хорошо помнит эти презрительные и насмешливые взгляды горожан, когда он в лохмотьях бродил по городу, ища пропитания и ночлега. А может, они вовсе и не были презрительными и насмешливыми? Может, это его гордыня приписывала людям то, чего на самом деле не было? Он сам себя презирал тогда, стыдился своих лохмотьев, был обижен на весь белый свет за кажущуюся несправедливость к его семье и к нему самому, потому и видел в глазах людей отражение собственных чувств и эмоций? По-видимому, так и было. Он закрывался этим, как щитом, чтобы не впасть в отчаянье и не сломаться от жалости к самому себе, ибо уже тогда интуитивно понимал, что стоит только начать себя жалеть, и все, конец, - ты ослабеешь и погибнешь. А погибать в его планы вовсе не входило.
Из этих невеселых раздумий его вновь вывел голос Абнера:
– Мы тебя и к кровати привязали только для того, что, если бы какой проверяющий вдруг нагрянул из столицы, так вопросов лишних не возникло бы. Сам понимаешь, отъехали мы вчера не очень далеко, их тут кишмя-кишит, - продолжал откровенный разговор Абнер, и было заметно, что ему уже давно хотелось все это высказать.
– Ничего страшного, я понимаю: служба, - немного рассеянно ответил Вэйланд и задал вопрос, который его, действительно, интересовал: