Тень луны
Шрифт:
Обо всем этом Сабуров с Кононовым говорили и в дороге, и в сельском домике с отцом Иринархом. Узнав о смерти Мишеля, батюшка молвил, поскребывая седую бороду:
– А я вот скажу вам странную, может быть, вещь. И палач, и замученная им жертва - на том свете обнимутся. Как Сталин и Николай второй. Оба испили чашу свою до дна. Разговаривал я недавно со своим другом, отцом Дмитрием, мы с ним одногодки, вместе в лагерях сидели. Он истину сказал: реформаторы эти все - мертвецы при жизни. Они обольстители, а каждый обольститель на браке Господа нашего будет извергнут вон. Слуги Антихриста. И в Апокалипсе так: если бы ты был холоден или горяч, но поскольку тепл, извергну тебя. Теплые люди и то, ни се, мертвецы. Будь верен до смерти, и будет тебе венец жизни. И будет ему звезда утренняя. Ну что же, заговорились мы, давайте чай пить, что ли?..
Пробыли они у отца Иринарха неделю. В покое, в чистоте духа.
– Считай, лучшее время за последние годы, - сказал на обратном пути Сабуров. И он был прав.
7
Аршилов вновь улетел в Швейцарию с дипломатическим паспортом и портфелем, набитом "брюликами", драгоценными панагиями и тремя редчайшими иконами, оценочная стоимость которых переваливала за миллион долларов. Наркоденьги не пахли. Остановился он, по иронии судьбы, в цюрихском отеле "Сант-Готар", в том же номере, где несколько лет назад провел пару дней и Кононов. Неудобств не испытывал. Город шпионов, банкиров и аферистов предлагал любые возможности. И для хранения, и для реализации ценностей, и для обмена конфиденциальной информацией с грифом: "Секретно". А оставшийся в Москве Споров вызвал к себе своего заместителя - Литовского.
– Леня, - сказал он ему, выслушав доклад.
– Хрен с этим Хмурым, будем его топить. У нас есть запасной вариант, а повесим все равно на Хмурого. Запомни, Леонид Аркадьевич, нет такого человека, которого было бы нельзя купить, обмануть или, на худой конец, размазать по стенке. Был один, но и того распяли.
– Как бы, Геннадий Анатольевич, нас вскорости самих не размазали, отозвался Литовский.
– Время наступает хмурое. У Лозовского коленки трясутся.
– А что? Я готов вновь встать по стойке смирно и доложить: Служу Советскому Союзу! Главное не паниковать. Можно и в храме постоять со свечкой, на всякий случай. И в мечеть вползти, коли талибы подойдут к Саратову. А в Панаме всегда фазенда найдется, где проведешь старость. Старость - не гадость, было бы на что взять радость.
– Поэт ты, Геннадий Анатольевич, прямо Иосиф Бродский.
– Я человек русский, а не поэтический. Тащи сюда Тарланова, пора кончать с этой депутатской неприкосновенностью. Так нам завещал великий Ленин. Вот был у нас в конторе один парень - Коля Сабуров, да ты его наверняка знаешь. Мы с ним даже дружили. Вместе дворец Амина брали. Но он в запас ушел, растратился, а я - действующий. Скоро генерала получу. Его не купили и не размазали, нет. Обманули. Вернее, сам себя обманул - ушел в религию. Думает, спасется? Ложь это все, та же иллюзия. Нету ничего ни впереди, ни позади нас. Я не атеист, атеисты борются с Богом, значит, уже признают его присутствие. Я - язычник. Мой язык - мой бог, им кого хочешь заговоришь и за собой поведешь. Правильно я говорю, Леня?
– Ты Гена, хоть и мой начальник, но дурак. Чего ты со мной откровенничаешь о своей душе? Мне плевать.
Литовский улыбнулся, Споров тоже. Оба друг другу уже изрядно надоели, но дело связывало. Помолчали.
– Ладно, - произнес, наконец, Споров.
– Давай заканчивать операцию. Пора разбивать окна и впустить немного пурги.
8
В тихом полупустом ресторанчике в одном из спальных районов Москвы за столиком сидело четыре человека: двое мужчин и две женщины. Красное грузинское вино, фрукты, легкая закуска, омары. Некоторая неловкость, возникшая в самом начале, уже прошла, сейчас можно было расслабиться, поднять тост. Людмила Гринева пригласила сюда свою подругу Свету, бывшего мужа Отара Мголаблишвили и Игоря Кононова. Мужчины еще в зале успели обменяться несколькими фразами, теперь предпочли любезно ухаживать за дамами.
– И все-таки, что мы сегодня отмечаем?
– спросил Отар, приподняв бокал и выжидающе поглядывая на Милу.
– Я выхожу замуж за Игоря, - очаровательно улыбнувшись, ответила она. Откуда-то из глубины зала доноситься тихая музыка. Услужливый официант принес жульен из шампиньонов в маленьких вазочках.
– Это правда?
– спросила Света, переглянувшись с Игорем.
– Первый раз слышу, - отозвался тот, невозмутимо наливая себе и ей кахетинское.
– Впрочем, может быть, я чего-то упустил за мирскими заботами.
– Ну ладно, шутка. Все мужчины такие глупые, когда их ошарашиваешь! засмеялась Мила.
– Просто мне хотелось вас видеть. И отдохнуть. А новость действительно есть. Потом скажу.
– Невозможная женщина, как я ее терпел?
– с нарочитым вздохом сказал Отар.
– Выпьем за Грузию. Чтобы она стала свободной от Шеварднадзе.
– Хороший тост, - согласился Игорь.
– Но чтобы быть последовательным, придется поднять пятнадцать бокалов.
– А чего нам стоит?
– Вы забываете, что среди вас женщины, а их не интересует политика, вмешалась Мила.
– Выпейте за любовь, свободную от семейных уз. Коли они так тяготят всех мужчин.
– Я думаю, дело в другом, - вступила в дискуссию Света.
– Любовь вообще и никогда не может быть свободной, если отбросить простую физиологию. Любовь всегда клетка, а птички рвутся на волю, чтобы вновь угодить в западню.
– Прекрасно, но кончим мудрствовать, - сказал Отар.
– За женщин!
К этому присоединились все. Неожиданные встречи тем и приятны, что они легки и ни к чему не обязывают. Можно уйти, а можно остаться. Но в этом случае, сидящие за столом люди чувствовали друг к другу какую-то особую теплоту и дружелюбие. Благодаря Миле, которая действительно казалась невозможно-необыкновенной женщиной - загадочным сфинксом с синими кристаллами глаз, ставящих проходящих мимо нее путников в тупик своими вопросами. Она была весела, умна, игрива, обворожительна. Света же, напротив, оттеняла ее невозмутимым спокойствием и рассудительностью. Отар и Игорь обменивались шутками, остроумными репликами, слегка подтрунивая друг над другом. Вечер удался на славу.
– А я ведь чуть не забыла - зачем собрала вас?
– в какой-то момент произнесла Мила.
– Я уезжаю. Не сейчас, месяца через полтора. А Париж. Буду теперь там работать, в крупном издательстве.
– И конечно, эту работу тебе подыскал папочка?
– спросил Отар, нисколько не удивляясь.
– Отнюдь. Мои способности оценили другие.
– Я всегда говорил, что ты талантливая журналюжница.
– А ты что скажешь?
– Мила посмотрела на Игоря.
– Что же сказать? Если это необходимо - вольному воля.
– Как птичка из той клетки, - добавила Света.
– И никакого сожаления?
– теперь Мила смотрела на Игоря так, будто они остались за столиком одни. Наверное, так и было. И так часто бывает именно в толпе, в уличном гаме, когда двое - составляют островок или бастион неприступности. Уединение гораздо сильнее, если оно происходит на людях.
– Пойду-ка я посещу места не столь отдаленные, - сказал Отар, поднявшись из-за стола.
– Тюрьму народов.
– Сожаление?
– произнес Игорь. Нет, не то слово. Но если я скажу: оставайся, что из этого выйдет? А жить в Париже я не хочу и никогда не буду.