Тень мачехи
Шрифт:
— Но она, наверное, добра тебе хотела… — растерялась Татьяна.
— Ага, добра! Это вот как раз то добро, которое с кулаками. Всё за меня решала: с кем дружить, как одеваться, что жрать… В итоге со школы у меня всего одна подружка осталась, Ритка. А остальные презирали, я даже на выпускной не ходила. И всё из-за матери! Это она тебе напела, какая героиня, а сама…
— Ну, может, она не понимала, что для тебя лучше…
— Да она меня не понимала! — воскликнула Наталья. — Меня! А я — её! И понимать не хочу, вообще ничего не хочу — путь меня в покое оставит!
— А, по-моему, она просто тебя избаловала, — холодно произнесла Татьяна. — Ты взрослая, могла бы сейчас на это с иной стороны посмотреть, понять, что мать заботилась о тебе, как умела. По-другому
— Ну а меня нахваливала, и что? Внушила, что я королева, что всё у меня будет, только свистни: и в институт поступлю, и замуж выйду… Знаешь, как после такого обламываться тяжело? У меня ж нету нифига из того, что хотела! В Москве два года подряд в институт поступала — всё без толку, в итоге плюнула я на эту вышку. Пришлось на заправку устроиться, та ещё работёнка. Правда, я там Волегова подцепила, думала, наладится всё, уведу из семьи. Даже радовалась, что залетела. А он… — Наталья махнула рукой. — И ребенок этот… Сроду бы не стала рожать, если бы этот гад не настоял. Я ведь молодая ещё, хочу для себя пожить, мир посмотреть! Да и вообще… не семейная я…
— Тогда отдай ему ребенка, — сказала Татьяна. — Ведь с родным отцом ей лучше будет!
— Да? А ты уверена? Сама говоришь, тебя родители лупаздили! Родные твои! И меня мать своей заботой и контролем так придушила, что я дождаться не могла, пока отучусь и уеду. Родные, бля…
Она снова закурила, и сидела, уставившись в поверхность стола. Татьяна тоже молчала, думая, что вопрос отцов и детей никогда не разрешится. Да просто потому, что полного понимания поколениям не достичь. Вот ей казалось, что тётя Аля — идеальная мать. Именно о такой она мечтала, когда была маленькой. А сейчас увидела другую сторону медали: оказывается, не такой уж замечательной эта материнская забота выглядела со стороны ребёнка. Хотя Наталья не из тех, кому хочется доверять, но было похоже, что она говорит искренне. И потом — откуда-то ведь взялась эта пропасть между матерью и дочерью? Татьяна вдруг вспомнила, как Наталья швыряет на пол кухни эмалированную посуду с земляничками. И кричит: «Я ведь тебя просила, мама! Добром просила!»
М-да, не всё так просто, как кажется на первый взгляд.
Но Викулька — неужели она всё-таки останется без родителей? Надо как-то остановить Наталью, не дать ей совершить глупость. Кстати, зачем она вообще явилась? Просто выговориться, или хотела что-то ещё?
— Я могу тебе чем-то помочь? — спросила Демидова, хотя помогать этой женщине не хотелось абсолютно.
— Мне уехать надо, — ответила та. — А мать только к вечеру вернётся. Посидишь с ребенком?
Таня поколебалась — скоро скайп с Нестеренко, и Михалыч вечером придёт. Надо будет позвонить Янке, и, возможно, всё-таки матери. А ведь с ребенком на руках спокойно не поговоришь, мало ли — капризничать будет.
— Не, ну не хочешь — как хочешь, — пожала плечами Наталья. И заявила, будто подначивая: — Тогда я её прямо сегодня увезу. Пусть привыкает к новому семейству.
— Ты протрезвей сначала! — рявкнула Татьяна. — Ведь не соображаешь, что затеяла! Посижу, конечно, куда я денусь.
— Ага, не соображаешь! Тебя б на моё место, — огрызнулась соседка. — Матери скажи, что я с Риткой отдохнуть поеду, на пару дней. Надо в себя прийти. Волегов, козлина, все нервы мне вымотал!
«Ты сама, кому хочешь, вымотаешь», — зло подумала Таня. И сгребла со стола связку ключей.
13
Алёна провела щёткой по волосам и хмуро глянула в зеркало — в нём отражалась смятая постель и мерзкая храпящая туша Макса. Он так и лежал, как явился вчера — в джинсах и рубашке, на груди которой красовалось большое жирное пятно. Потное лицо блестело, из уголка губ вытекла струйка слюны. И запах в номере был кислый, перебродивший — даже открытая форточка не спасала.
— Как же ты меня достал! — сказала Алёна и закрыла лицо ладонями. Потёрла лоб, задвигала плечами, пытаясь хоть немного сбросить напряжение — оно будто связало всё тело невидимыми тонкими лесками, больно врезающимися в кожу. Откинула голову назад, бессильно глядя в потолок.
Как бы отделаться от Демидова, и при этом — сохранить деньги? Ведь такими темпами они растают за полгода. Алёна скривилась, вспомнив, как Макс вчера швырял перед партнёрами по покеру стопки красных пятитысячных купюр — будто напоказ! Кичился своим богатством, из-за которого они сидят в этом отеле, как в ловушке… Вот сколько он проиграл? Или всё-таки выиграл? Он покосилась на храпящее тело: в таком состоянии он вряд ли соображал хоть что-то… А покер не любит пьяных.
«Прощайся, Алёна, с мечтами о безбедной жизни. Сама виновата — знала, с кем связываешься», — попеняла она себе. Но изнутри поднялся протест: она ведь все эти годы жалела, что ушла от него! Помнила, как жили: ярко, безбашенно, через край… И как Максим трясся над ней, как любил… чем угодно был готов пожертвовать! Больше к ней никто так не относился. Никто — она знала точно, ведь за эти годы было столько поводов сравнить… Алёна не раз думала: вот вернулся бы, нашелся заново — и можно было бы обнулить судьбу, переиграть всё начисто. Ведь они повзрослели, и теперь смогут вести себя более осмотрительно: никаких бездумных кутежей с покером и алкоголем, заработали — вложили в прибыльное дело, а не растратили, пока есть, что. Но получилось, что судьба переиграла их. Потому что Макс остался таким, как был: показушником и транжирой. Только теперь этого в нём было больше, чем любви.
«А я? Ведь и я не люблю его, — признала она. — Сначала, когда переписывались и перезванивались, я была убеждена: это отличный вариант, ведь он не мог забыть меня столько лет — значит, будет любить и дальше. Будет слушаться — а уж я направлю, куда мне нужно… Тем более, что он обещал привезти денег, купить нам дом. И упустить такой шанс я не могла. Казалось — вот оно, счастье, впервые за много лет: любящий мужчина, обеспеченная жизнь. Спокойная, размеренная. А по факту — всё снова летит в тар-тарары, и если быть до конца честной, стоит признать: у нас не могло бы получиться по-другому. Мы всегда были, как спичка и порох: сначала красивая вспышка — но в итоге-то пепелище».
Макс шумно заворочался, запыхтел. Проснулся наконец? Алёна, повернувшись, наблюдала за ним. Думала, поглядывая на стакан воды, стоявший на туалетном столике: если Демидов сейчас начнет каяться, просить прощения — подаст ему, так и быть; если же начнет скандалить в ответ на её упреки — выплеснет в морду, не откажет себе в удовольствии. А потом уйдет завтракать без него. Может быть, отыщет Крапивина — с ним и то веселее.
Но Макс повернулся на бок, поджал ноги к животу… и заливисто, с протяжным треском, выпустил газы. Пахнуло серой и желчью. Алёна гадливо сморщилась. Вскочив, подошла к окну, втянула носом свежий воздух. И вдруг подумала: «А я вообще готова его терпеть — смердящего, харкающего, с похмелья, или когда он в дурном настроении? Когда воняет потом или чесноком, жуёт, не закрывая рта, наводит бардак в комнате, гогочет над идиотскими телепередачами, как имбецил? Готова терпеть — даже за деньги? Ведь если мы останемся вместе, будет ещё и это».
Двоюродная сестра Катька, бывало, говорила ей: «Выбирай по любви, ведь жить с мужиком, а не с кошельком». И Алёна всегда смеялась над этим, как над самой большой глупостью. Уверяла, что если денег вдоволь, очень многое можно стерпеть. А если нет их, и любви тоже нет? Ради чего люди терпят? Ведь жизнь складывается так по-разному, ты можешь выйти замуж за олигарха — а завтра какой-нибудь кризис, дефолт, неудачная сделка, и с чем придётся остаться? Пока он снова не поднимется, если поднимется вообще. И что же, сразу бросать — как она бросила Макса в молодости? Уходить на поиски нового счастья? Но так можно блуждать всю жизнь. Собственно, она именно так и блуждала. Может, поэтому и вцепилась сейчас в это прошлое — ведь потеряла уже надежду найти себе того, кого сможет полюбить, и чтобы был при деньгах. А годы идут, и уже хочется покоя, чтобы прибиться к одному берегу — и больше ничего не искать.