Тень мачехи
Шрифт:
— Алевтина Витальевна, садитесь, пожалуйста, — Залесский отодвинул для неё стул. И сказал уже громче: — Прошу прощения, наша мама задерживается, кормит маленькую. Она просила начать без неё, тем более, что детям давно пора обедать.
И потянулись к тарелкам руки, засверкали вилки, вспенилось шампанское, а Серёжа с Катюшей, надев фартуки, разливали по кружкам вишнёвый компот. Яна встала, держа в руке наполненный фужер:
— Дорогие мои! Я хочу сказать первый тост, — заявила она, обводя глазами притихшее сборище. — Но сначала — подарок… Вить, давай!
Купченко кивнул и вынул из пакета нечто плоское, прямоугольное, завёрнутое в дизайнерскую бумагу. Протянул
— Открывай, глава семьи!
Передав сына рыжеволосой Оле, сидевшей рядом, Юрий взял подарок в руки и удивлённо поднял брови — в свёртке было что-то тяжелое. Он разорвал бумагу, и дети, привставшие с мест от нетерпения, увидели, как блеснули позолоченные буквы на тёмном металлическом фоне.
— Спасибо! — искренне сказал Залесский, и, улыбнувшись, поднял подарок над головой. Это оказалась табличка в красивом кованом обрамлении. Крупная надпись на ней гласила: «Семейный детский дом «Созвездие». Нас много, но мы — одна семья!» И ниже, буквами поменьше: «Победитель конкурса «Лучший семейный детдом Московской области».
— Уррраааа! — завопили дети, и захлопали — даже маленький Василёк зашлепал ладошками, улыбаясь и показывая всем дырку на месте верхнего зуба.
— Ну вот, собственно говоря, — продолжила довольная Яна, — мы поздравляем вас с победой в конкурсе, зная, что она досталась вам абсолютно заслуженно. И мы гордимся тем, что дружим с такой большой и крепкой семьей! Желаем вашему дому и дальше оставаться таким же теплым, светлым, наполненным счастьем и любовью. Ура!
Она отсалютовала фужером, и над столом снова понеслось «Уррраааа!», и сдвинулись бокалы с компотом, звякнули фужеры с шампанским, и даже собаки залаяли радостно, хотя вряд ли понимали, в чем дело. А Яна, залпом проглотив шампанское, под шумок выскользнула из-за стола и пошла в дом — туда, где её лучшая подруга кормила свою маленькую дочку.
Она застала Таню на кухне — та пристроилась у стола, дуя на ложку с куриным супом, и пытаясь накормить девчушку в розовом костюмчике, ту самую, что спала в коляске, когда приехали гости. Сейчас она сидела на высоком детском стульчике, и, запустив пятерню в бант, сосредоточенно стягивала его с головы. Татьяна изменилась: похудела, черты лица заострились, тени под глазами стали гуще. Но эти глаза сияли, и было в них что-то — спокойствие, мудрость, счастье?… — то, что делало её повзрослевшей, по-настоящему зрелой. Оттянув широкий ворот синей блузки, обмахиваясь им — на кухне было душно, жар шел и от плиты, и из открытого окна — она приговаривала:
— Вот Настюша супчик съест — и вырастет большая-пребольшая! А потом за маму съест, и за папу, и за бабу Аллу, и за Олю, и за Серёжу…
Она обернулась, услышав шаги подруги, и сказала с улыбкой:
— Знаешь, Янка, так хорошо, когда много детей — пока всех перечислишь, тарелка опустеет!
Яна нагнулась, поцеловала её в щёку, ощутив аромат духов. Устроилась на стуле напротив, и сказала, кивнув на девочку:
— Наконец-то могу познакомиться с твоей принцессой! Столько времени прошло с тех пор, как мы вот так вот могли сесть и поболтать.
— Ну, я надеюсь, ты счастлива в своём Краснодаре? — в глазах Татьяны зажглись лукавые огоньки. — А ведь не хотела уезжать.
— Да, не хотела. Дура была, — легко согласилась Яна. — И да, счастлива. Дети при мне, работа… И, знаешь, может быть, я скоро снова выйду замуж!
— Серьёзно? — обрадовалась Таня. — Это же здорово! Надеюсь, за Виталия?
— За него. А если бы не переехала, не встретились бы… Ну да ладно, мне и так стыдно, что я тебе о нём все уши по скайпу прожужжала. А ведь болтали всё это время урывками. Но я понимаю — дети, времени нет… Ты давай, расскажи, как сама? Как в роли многодетной мамы?
— Янка, да конечно, непросто, — ответила Таня, скармливая дочке очередную ложку супа. — Пока продали свои дома, пока нашли этот. Опять же, перестроить кое-что было нужно, территорию для детей переделать, микроавтобус купить. Ладно хоть аптеки удалось продать за хорошую цену, а недвижимость я оставила, теперь и с аренды деньги идут. Всё же очень дорого, а ребят обуть-одеть надо, образование дать, на отдых свозить… Так вот, стали семейный детдом организовывать — и начались эти мытарства с бумажками, а тут и я забеременела, сложнее стало. Потом стали детей брать, все эти суды, усыновления… Плюс к тому, у каждого ребенка свой характер, привычки, к каждому нужно свой подход найти. И судьбы ведь непростые.
Татьяна помолчала, взгляд затуманился от воспоминаний:
— Катюшка, первая наша девочка, с семи лет по детдомам, а пока родителей прав не лишили, успела насмотреться и на пьянки, и на драки… Ей десять было, когда мы её взяли. Так она всё боялась, что обратно отдадим, жалась ко мне, старалась угодить. Я уж, как могла, объясняла, что она полноправный член семьи, учила своё мнение отстаивать, желания выражать.
— А ведь это она нас встретила, — заметила Яна. — Красивая девочка.
— После неё мы Юлечку забрали, — кивнула Таня. — Видела её? Полненькая такая, пианистка наша. Ей было семь, когда родители погибли. Юля полгода у тётки родной пожила, у той дом на параллельной улице, почти соседка наша. Но она как поняла, что дотация на ребенка небольшая, так и пришла к нам: заберите, мол, а не то в детдом оформлю. А Юля девочка творческая, и очень ранимая, чуть что не по ней — сразу в слёзы, даже убежать пыталась. Мы с Юрой очень старались, чтобы она себя у нас хорошо почувствовала, чтобы не думала, будто мы тоже детей из-за денег берём, а строгость наша от нелюбви — поняла в итоге, что мы стараемся ко всем одинаково относиться.
— Баба! — сказала Настя, и потянулась к банке яблочного пюре, стоящей на краю стола. — Ба-ба-ба-ба-ба!
— А вот супчик доедим, потом пюре твоё любимое скушаем и пойдём к бабе, — ответила ей Татьяна, и промокнула слюнявчиком дочкины губки. Сказала Яне, довольно хохотнув: — Аллу Петровну любит до безумия, всё баба, да баба… И та Настюшку с рук не спускает. Я уж протестовать пыталась, тяжелая ведь — а у Петровны спина больная. Но та и слышать не хочет.
— А тётя Аля, я смотрю, тоже с вами живёт?
Татьяна кивнула, сунула дочке в рот ещё одну ложку супа. Принялась объяснять:
— Понимаешь, изначально не заладилось у них с Волеговым. Никак не могла простить ему смерть Натальи. Его винила почему-то. Она, если честно, странноватая — но с годами помягче стала. С детьми возится по мере возможности — здоровье-то до конца не восстановилось. Общаться стала нормально, а то ведь после больницы всё молчала, переживала своё горе. Мне кажется, Петровна хорошо на неё влияет. Она же постарше тёти Али, и характер другой — бойкий, мудрости в ней больше. И вот Петровна всё внушает ей, что грех на Волегова обижаться. Ну и прогресс налицо: тётя Аля уже два раза к Сергею с Анютой ездила, жила у них по несколько месяцев. А теперь вот тоже их ждет, хочет уехать уже навсегда. Всё-таки там Вика, подросла она, скучает по бабушке. А здесь Петровна будет по ней скучать… Они же постоянно вдвоем, всегда находили, о чем поговорить. Но если выбирать между ней и детьми, Петровна всегда с малышами.