Тень Основателя
Шрифт:
Надо признать, что, увлекшись торговлей, я позорнейшим образом проморгал начало всей катавасии. Я только-только убедил обильно потеющего продавца в том, что пятьдесят медных ассов и благословение от такого могущественного, но немного голодного колдуна, как я, вполне достойная плата за одну из его тощих куриц, как в той стороне, где располагался эшафот, послышались какой-то шум и крики.
Впрочем, занятый своим делом, я не реагировал. Еще бы! Несчастный торговец как раз намекнул, что его вполне устроит плата в сорок пять ассов за курицу при отсутствии с моей стороны не только проклятий, но и благословений,
«Не замечать» их я намеревался до тех пор, пока он не скинет цену как минимум до тридцати медяков, и это требовало от меня всего возможного внимания и тщательного обдумывания любого своего слова и жеста. Уж больно ушлый оказался торгаш. Даже помахивание «волшебным» посохом возле его носа сбило цену всего на пять ассов. А это уже тянуло на настоящий подвиг…
Шум нарастал. Крики, вначале одобрительные, спустя немного времени превратились в испуганные, а потом озлобленные. Когда за твоей спиной шумит разгневанная чем-то толпа, игнорировать подобное глупо и очень опасно. Особенно в моем положении. Прервав очередной спич торговца, я обернулся.
М-да. Ситуация была странной. С одной стороны, толпа была разгневана не на меня. Более того, о моем присутствии, казалось, все забыли. И это было хорошо. Но вот причина, вызвавшая ярость народа…
Похоже, что им удалось поймать целое семейство киноидов. Пара взрослых, видимо, отец и мать, и совсем юного детеныша — судя по росту, не более двух-трех лет от роду.
Увидев эшафот со столбом и кучей дров перед ним, они, похоже, только сейчас осознали, какую участь приготовили для них добрые селяне, и участь эта их отнюдь не порадовала. Так или иначе, но каким-то образом взрослым удалось разорвать или скинуть удерживающие их оковы, после чего они, забросив щенка на крышу ближайшей лавки, сами бросились в безнадежную атаку. Собственно, вполне разумное решение — куда лучше сгинуть в ярости боя, тем более дав хоть и ничтожный, но шанс на спасение своему ребенку, чем мучительно сгореть в пламени костра.
По крайней мере, именно об этом свидетельствовали два клубка, катающихся по площади, откуда изредка вылетали окровавленные тела крестьян и стражников. Несмотря на свой более низкий, чем у среднего человека, рост, оборотни были весьма сильны, а их когти и зубы могли служить грозным оружием. Да и вопли святителя на тему «Живьем брать отверженных!» намекали на истинность моих предположений.
Проблема была в ином. Ребенок Измененных. Отлично понимая, что самостоятельно ему, находясь в центре человеческого поселения, от враждебной толпы не уйти, он тем не менее не растерялся. Собственно, это было нормально. Измененные растут и взрослеют куда быстрее, чем люди, так что по уровню развития щенок примерно соответствовал шести-семилетнему человеческому ребенку, да и опыта у него было совсем немало. И может быть, интуитивно, а может быть, руководствуясь неведомыми мне резонами, он выбрал единственную стратегию, дающую шанс на выживание.
Теплый комок мускулов, шерсти и страха приземлился на мою грудь, заставив пошатнуться под не таким уж и малым весом, крепко обхватил руками, зарылся мокрым носом под мышку и тоненько заскулил.
Я не хотел драться с преследующими его людьми. Разъяренная толпа — страшный противник, и костяная птица да посох с кошачьей черепушкой в навершии в этом случае плохая защита. Но… Я не мог не драться.
За всю более чем полуторатысячелетнюю историю рода Сержак, рода, который был куда старше, чем даже ныне сгинувшая Лаорийская империя, бывало всякое.
Среди моих предков были святые и злодеи, простодушные и хитрецы… Если верить одному из моих недавних сновидений, то среди них был даже сам Первый император или по крайней мере его фаворитка… Мой род был прославлен как деяниями невероятного благородства, так и непредставимыми злодействами. Среди того, что творили мои предки, не было лишь одного. За все полторы тысячи с изрядным «хвостиком» лет существования нашего рода никто из Сержаков никогда не предавал своих. Тех, кто доверился роду или его представителю полностью и безоглядно, отдав всего себя под его защиту. И я не желал становиться тем, кто нарушит эту традицию.
Щенок стал моим. За те несколько мгновений, что его длинный мокрый нос обмусоливал мою подмышку, а в уши лез печальный скулеж, он как-то сразу и бесповоротно стал моим. И это все решало. За своих Сержаки дрались всегда. Дрались, не уступая даже многократно превосходящим врагам. В конце концов, даже если мне придется раньше времени отправиться в холодные палаты Темной Леди, я по крайней мере смогу спокойно смотреть в глаза своих дедов, не стыдясь и не отводя взгляда.
Я не мог сражаться с толпой, угрюмо окружившей меня и не реагирующей на редкие взмахи моего «волшебного» посоха. Сейчас, распаленным от ярости и при поддержке святителя, им было плевать на всю мою «колдунскость». Будь у меня время — и можно было бы попробовать выкрутиться, успокоить, может, даже запугать… я что-нибудь бы придумал. Но ни времени, ни покоя не было.
Я не мог им отдать доверчиво прижавшееся ко мне тельце. Это было бы предательством. Не только несчастного щенка, но и всего моего рода.
Я не мог даже позволить себе погибнуть в безнадежном бою. Да, как сказал кто-то из древних, «мертвые сраму не имут». Но только не в том случае, если погибший является последним из рода. Является тем, кто обязан выжить в любой ситуации. По крайней мере до тех пор, пока не оставит наследников. Тех, кто сможет вновь поднять родовое знамя, вернет захваченное и восстановит утерянное.
Эти «не могу» сжимали меня, как прочные клещи сжимают твердый орех — со все более и более усиливающейся силой и безжалостностью. И выхода не было.
— Отдай щенка, колдун! — потребовал наконец-то пробившийся к центру действия святитель и, криво усмехнувшись, добавил: — Отдай или пойдешь на костер с ним вместе!
Он был серьезен. И это стало последней каплей. Мое сознание, сжимаемое железным захватом долга, помутилось. Я только и успел, что указать святителю краткое направление, куда он мог пойти со своими требованиями, после чего мир слегка потемнел. Так, будто я смотрел на него сквозь легкую черную дымку.
А затем мое тело, совершенно без участия сознания, выпрямилось, правая рука легла на воздух рядом с опоясывающей меня веревкой, словно опираясь на рукоять меча или шпаги, и смерило собравшуюся толпу долгим холодным взглядом.
Я не знаю, что увидели люди во взгляде моего внезапно взбунтовавшегося тела. Но что бы они ни увидели, это их совсем не обрадовало. Первые ряды окружавшей нас толпы в испуге отшатнулись, а кое-кто и вовсе попытался смыться. Святитель побледнел.
— Во имя Всевластного! — Сорвав с груди украшенный топазами золотой священный круг, он поднял его, словно защищаясь от меня драгоценной побрякушкой. — Да сгинет тьма! Взять Проклятого! — скомандовал святитель, и приободренная его действием толпа качнулась ко мне.