Тень Отца
Шрифт:
Наиболее многолюдными были галереи, особенно Царский портик, нависавший над обрывом, как над пропастью. Люди собирались там, чтобы послушать спор учителей, во всеуслышание разъяснявших представленные им вопросы. Кое–где толпа окружала уличных глашатаев новостей и сплетен. Наряду с иудеями прохаживались группками чужеземцы: греки, сирийцы, идум
ейцы. Во внешний двор храма мог войти каждый.
Галерея со стороны города, не такая великолепная, как притвор Соломона или Царский портик, была занята лавками торговцев. В этой части двора шла бойкая торговля. В дни праздников, когда людской поток был намного больше, потому что прибывали паломники, количество лавок увеличивалось. Лотки торговцев стояли тогда
Сейчас не было большого скопления людей, поэтому были открыты только лавки, находившиеся в галерее. У самого оживленного входа во двор храма, откуда арочный переход вел на Ксистос*, стояли лотки ростовщиков и менял. За это доходное место ростовщики платили первосвященнику Симону, отцу Иродовой жены, огромную сумму, составлявшую б°льшую часть его богатства.
Иосиф с Младенцем на руках и шедшая рядом Мириам неприметно вошли через угловые ворота, к которым надо было подняться со стороны Нижнего города по высокой лестнице. Вступив в многолюдный и шумный двор храма, они остановились, ошеломленные, не слишком хорошо представляя себе, куда направиться дальше. Царивший здесь хаос и людской гомон приводили их в замешательство. Они еще больше растерялись, когда их окружила толпа мальчишек, которые стали тянуть Иосифа за покрывало — каждый в свою сторону. Это были посыльные владельцев торговых палаток, отправленные зазывать посетителей. Они поджидали людей, по виду которых можно было предположить, что они пришли в храм, чтобы принести жертву. Мальчишки подпрыгивали и оглушительно вопили, стараясь перекричать друг друга. Стремясь зазвать Иосифа, они то и дело обменивались тумаками и пинками. Глаза маленького Иисуса, видевшего все это, широко раскрылись. В них появилось выражение, похожее на испуг. Губы Младенца искривились, и казалось, что Он вот–вот заплачет. Плач Сына всегда тревожил Мириам. Она схватила Иосифа за руку и воскликнула:
— Пойдем отсюда, пойдем! Он сейчас заплачет.
Иосиф, стараясь отделаться от назойливых мальчишек, быстро подошел к ближайшему лотку. Тут продавались птицы в маленьких клетках. Не торгуясь, он купил пару серых горлиц. Мириам, взяв клетку, подняла ее вверх, показывая птиц Иисусу. Воркующие птицы обратили на себя внимание Младенца. Он заворковал, как они, и стал просовывать пальчики между прутьев клетки.
— Посмотри, как они Ему нравятся, — сказала Мириам. — Наверняка, Он обрадовался бы еще больше, если бы они взлетели. — Она вздохнула. — Я бы с радостью их отпустила.
— Но что ты тогда принесешь в жертву?
Мириам не ответила, только еще раз вздохнула и сжала губы. Иосиф знал ее любовь ко всем творениям. Ни одно из них она не обижала, а всегда защищала и оберегала. Даже назойливых мух не хотела убивать. Осел, пес, птицы, казалось, чувствовали ее доброжелательность.
Они шли дальше, направляясь в сторону лотков, перед которыми сидели менялы. Мириам все время держала клетку над головой, чтобы Иисус мог смотреть на горлиц. А Он взмахивал руками, словно крыльями, как будто хотел полететь к сидящим в клетке птицам.
Они остановились у первого же лотка, перед которым сидел худой человек с крючковатым носом и редкой бородкой неопределенного цвета. Его глаза из-под красных, гноящихся век глядели безо всякого интереса на двух бедно одетых людей. Наверное, он заметил их нерешительность и поэтому спросил:
— Ну? Ну что? Так и будешь стоять? Что тебе надо? Менять деньги?
Иосиф полез за пазуху, развернул лежавший в тряпочке перстень и, положив его на ладонь, молча поднес к лицу менялы.
Тот взял перстень в руки, оглядел его со всех сторон, потер пальцем едва различимый узор. Его губы были пренебрежительно искривлены, но в глазах светился интерес.
— Откуда это у тебя? — спросил он. — Это твое?
— Мое. Этот перстень достался мне от отца.
— Ты хочешь его продать?
— Я должен принести выкуп за сына.
Меняла снова стал разглядывать перстень.
— Он старый, — ворчал он, — поистертый… — Небрежно бросил перстень на весы, стоявшие на лотке. — Для выкупа тебе надо пять сиклей, — сказал он. — Я дам тебе восемь… Нет, десять…
Иосиф невольно отпрянул назад. У него не было ни малейшего представления, какой стоимостью мог обладать этот древний перстень, но зато он помнил, что у них были долги. Кроме того, если они решат остаться, ему надо будет купить дерево для мастерской и еще немного инструмента…
Иосиф протянул руку за лежавшим на лотке перстнем, но меняла более ловким движением накрыл его ладонью.
— Мало тебе? Я хочу тебе помочь по совести. Я готов поклясться головой Моисея, что этот перстень не стоит таких денег, но я тебе дам пятнадцать, нет, двадцать сиклей… Двадцать сиклей! Ты понимаешь, сколько это денег? Сколько за них можно купить? За двадцать сиклей ты можешь внести выкуп за сына и еще купить себе осла.
Иосиф не умел торговаться. Когда он продавал свои изделия и кто-нибудь пробовал уменьшить установленную им цену, он разводил беспомощно руками и начинал считать: материал мне стоил столько… за работу я хотел бы получить столько… Этот расчет был таким искренним, что покупатель сразу же отказывался от торга. Двадцать сиклей казались большой суммой денег. Вполголоса он стал считать, что он мог бы купить на эти деньги. Хватит на выкуп, на оплату долгов, на инструмент… На материал для изготовления заказов, чтобы не брать задаток, пожалуй, не хватит…
Меняла, заметив, что Иосиф в нерешительности, воскликнул:
— Пусть предвечный Адонай меня осудит, если я не хочу помочь нуждающемуся! Послушай, друг: я дам тебе тридцать сиклей! Тридцать серебряных сиклей! Это страшно много: намного больше, чем следовало бы дать за этот старый истертый перстень. Пусть я понесу убыток! У тебя жена и первородный сын… Я хочу тебе помочь. Возьми деньги! Бери, когда предлагают столько!
Меняла так торопился, что даже руки у него дрожали. Он схватил перстень с быстротой сороки, хватающей блестящий предмет, и спрятал его за пазухой. Затем он открыл стоявший возле своего лотка сундучок. Теперь уже медленным, как бы с трудом дающимся движением, он вынимал одну за другой монеты. Некоторые из них он тут же клал обратно, а вместо них вынимал другие, с изрезанными краями. Хасмонейскими сиклями дал только пять монет, а остальное выплатил статирами* Ирода.
— Видишь, какой я, — произнес меняла, кривя губы в улыбке. — Жаль мне тебя. Я хочу тебе помочь. Ни один из этих обманщиков, — движением руки он указал на соседние лотки, — не дал бы тебе столько. Забирай деньги и спрячь их получше, потому что здесь на площади полно воров. Ну, иди с миром. Видишь, сколько я сделал для тебя? Сколько можно купить за такую сумму денег! Ты можешь купить двух ослов и затем сдавать их в наем и зарабатывать на этом деньги. Да за такие деньги ты можешь купить себе невольника, который будет работать на тебя. Иди же, иди. Ты совершил выгодную сделку и можешь быть доволен…
Движением ладони с тонкими смуглыми пальцами он делал жесты, спроваживающие Иосифа в сторону храма. Иосиф высыпал деньги в мешочек, поклонился меняле и сказал:
— Пусть Всевышний хранит тебя!
Тот ответил ему еще одной улыбкой, и Иосиф отошел от лотка.
— Он дал нам много денег, — сказал Иосиф Мириам. — Надеюсь, что не в ущерб себе.
— Наверняка, он это сделал от чистого сердца. Он поделился с нами своим богатством, а нам следует делиться с теми, кто нуждается. Давай, мы дадим Ате. Она такая бедная!