Тень прошлого
Шрифт:
Гуня развел мосластыми руками, давая понять, что сделал все возможное, а остальное не в его власти. От него так разило застарелым потом и грязными носками, что в салоне было нечем дышать. Званцев повернулся к нему спиной, чтобы не видеть его прыщавой физиономии, взял микрофон и набрал на пульте номер.
– Везите, – сказал он, когда ему ответили, и отключился.
С облегчением покинув провонявший Гуней микроавтобус, Званцев пересел в поджидавший его «Мерседес».
Запустив двигатель, он ненадолго задумался, теребя мочку уха, потом решительно тряхнул головой и тронул машину с места.
…Спустя сорок
– Кучеряво.
Он не стал прикидывать, сколько может стоить квартира в таком доме: и без того было ясно, что много. Что же это за работа такая, подумал он, за которую столько платят?
Площадка была заставлена автомобилями, ни один из которых, насколько мог судить Илларион, не был старше четырех-пяти лет. Если все эти машины принадлежали жильцам, то Иллариону оставалось только пожалеть о том, что он не был домушником.
Запирая дверцу своего «Лендровера», который в таком окружении смотрелся как паровоз на гоночном треке, Илларион заметил отъезжавший со стоянки ярко-красный джип «Мицубиси», автоматически запомнив номер.
Провожая джип глазами, он усмехнулся, подумав, что его паранойя продолжает развиваться, однако не стал спорить с собственным подсознанием. Он мог сколько угодно игнорировать странности, имевшие место в состоявшемся недавно телефонном разговоре, но внутренний сторож, который никогда не засыпал, уже развил лихорадочную деятельность внутри его черепной коробки, и Илларион ему не препятствовал: этот не в меру осторожный субъект уже много раз спасал ему жизнь, начиная вопить и звонить во все колокола, когда, казалось, ничто не предвещало опасности.
Оснащенная домофоном дверь подъезда оказалась открытой. Илларион на всякий случай потыкал пальцем в кнопки, но домофон молчал, не подавая признаков жизни.
Илларион подумал: уж не Балашихин ли это, накачавшись медицинским спиртом, демонстрировал широту славянской натуры, которой, как известно, чужды всевозможные замки, засовы и прочие ограничители свободы передвижения, особенно такие самодовольно-импортные, лезущие в глаза да еще и говорящие вдобавок, как, например, вот этот домофон. Балашихин, сколько его помнил Илларион, всегда был хулиганом – не злым, конечно, но кто знает, что может показаться веселым пьяному человеку?
Подъезд, как с удовлетворением отметил Илларион, сверкал чистотой. На всем этом почти не правдоподобном блеске темнело одно-единственное неопрятное пятно – возле дверей лифта, дымясь, как бикфордов шнур, лежал окурок американской сигареты. Он тлел уже несколько минут. – на полу рядом с ним Забродов увидел беловатый цилиндрик пепла.
Дверь лифта открылась сразу: кабина стояла на первом этаже, и в ней отчетливо пахло табачным дымом, видимо, той самой сигареты, что дотлевала на полу в подъезде. Илларион нажал кнопку двенадцатого этажа, и лифт плавно пошел вверх.
Лифт был роскошный, с зеркалом во всю заднюю стенку, и Илларион по дороге развлекался тем, что корчил рожи своему отражению, – благо, никто не видел, как взрослый дядя валяет дурака, словно первоклассник, сбежавший с уроков.
Подъем не отнял много времени. Лифт, помимо чисто внешних данных, оказался еще и скоростным, и вскоре створки двери, разойдясь, выпустили Иллариона на площадку двенадцатого этажа. Едва уловимый запах табачного дыма витал и здесь, и Забродов приподнял брови в немом удивлении. Неизвестный курильщик, похоже, проделал его собственный путь, только в обратном направлении. «Наверное, те ребята в джипе», – подумал Илларион, всматриваясь в таблички с номерами квартир. Найдя нужную, он подошел к двери и утопил клавишу дверного звонка.
Он отчетливо слышал, как звонок заливается трелями в тишине прихожей, но Балашихин не откликался и не спешил открыть дверь. Поудобнее пристроив под мышкой принесенные с собой четыре бутылки пива, Илларион тронул дверную ручку, и дверь открылась, словно только того и дожидалась, Внутренний сторож среагировал раньше, чем Забродов сообразил, что, собственно, происходит. Дверное полотно еще описывало бесшумный полукруг на хорошо смазанных петлях, а Илларион уже стоял под прикрытием стены, плотно прижавшись спиной к шероховатой штукатурке, и чутко вслушивался в доносившиеся из квартиры звуки.
Дверь с негромким стуком ударилась о стену прихожей. Больше ничего не происходило, и ничего не было слышно, кроме долетавших с верхнего этажа неуклюжих фортепианных пассажей да мерного шлепанья сочившейся из неплотно завернутого крана воды где-то в глубине квартиры. Когда дверь распахнулась, на лестничной площадке появился новый запах. Он был слишком слабым, чтобы его можно было с уверенностью идентифицировать, но Илларион готов был дать руку на отсечение, что запах знакомый. Этот слабый аромат Иллариону совсем не понравился.
Проклятое пиво мешало сильнее, чем прикованное к ноге чугунное ядро, и Илларион, стараясь не шуметь, по одной поставил бутылки на пол. Опохмелка отменяется, ни к селу ни к городу подумал он. По крайней мере, на время.
Дверь стояла нараспашку, и просторная прихожая, наполненная проникавшим через дверь большой комнаты солнечным светом, просматривалась с лестничной площадки во всех подробностях. Светлый паркет, отлично отциклеванный и покрытый прозрачным лаком, сверкал на солнце первозданной чистотой. Идеально ровные кремовые стены, белоснежные пластины дверей со сверкающими латунными ручками, незаметный, но, несомненно, очень дорогой светильник под потолком, ничего лишнего – никаких ковриков, тряпочек и висящих на гвозде пыльных тулупов и побитых молью платков. Блеск. Чистота. Порядок.
Одним словом, Европа, подумал Забродов, бесшумно вступая в прихожую и зачем-то прикрывая за собой дверь.
Запах табачного дыма здесь был гуще, да и тот, второй, полузнакомый запах сгустился и приобрел, если можно так выразиться, вполне определенные очертания. Это был резкий, совершенно неуместный в фешенебельной городской квартире запах стрельбища, войны и пороха.
Это был запах смерти.
Бесшумно, как камешек по льду, скользя по сверкающему паркету, Илларион вспомнил слова Балашихина о том, что он со всем справится сам, а если не справится, то он, Илларион Забродов, ему поможет. Илларион тогда ответил, что, конечно же, поможет, если успеет. Не успел. Не успел, будь оно все проклято.