Тень прошлого
Шрифт:
Илларион искренне удивился тому обстоятельству, что пища, выглядевшая аппетитной и свежей – точь-в-точь, как на картинке! – на вкус напоминала вареный картон.
Висевшее на стене за стойкой неброское объявление без ложной скромности утверждало, что здесь подают только экологически чистые продукты, и Илларион подумал, что вкус еде, похоже, придает именно экологическая грязь.
С трудом проглатывая безвкусную пиццу, он думал о чем угодно, кроме предстоявшей тяжелой и грязной работы. Первый шаг был сделан, и теперь следовало поберечь нервные клетки: все равно без информации, которую мог выдать, а мог и не выдать компьютер Мещерякова, Илларион
"Проще, – с удовольствием глядя на ее улыбку, думал Илларион. – Проще надо быть, дорогой товарищ.
Вот эта девчоночка, к примеру, способна вытащить у спящего кавалера деньги, но уж никак не пистолет. А может, и деньги не стала бы брать – вон как смеется, это ж загляденье… А тебе понадобилась королева. Вот и сиди теперь в дерьме по уши, жуй картонную пиццу и жди Мещерякова, на которого сейчас вся надежда…"
Закончив свою одинокую трапезу, он встал, помахал продавщице рукой и вышел, осененный новой идеей. Он решил поехать в зоопарк: во-первых, потому, что место их с Мещеряковым рандеву располагалось в двух шагах оттуда, а во-вторых, ему вдруг захотелось посмотреть на зверей. Они, в отличие от людей, не крали друг у друга револьверов и совершенно не умели врать.
Возвращаясь домой с очной ставки, следователь городской прокуратуры Константин Андреевич Лопатин с горечью размышлял о том, какими хрупкими и ненадежными оказываются на поверку такие, казалось бы, фундаментальные вещи, как покой – пусть очень относительный, уют – даже если он достается тебе ценой постоянных унижений, и благополучие – пускай и далеко не высшей пробы. Еще в конце предыдущей недели он был вполне добропорядочным гражданином, медленно и упорно делавшим свою не блестящую, но вполне надежную карьеру и даже ожидавшим в ближайшее время ее взлета. Видимо, решил Константин Андреевич, это меня и подкосило. Не заносись, не клей себе крыльев из бумаги – не придется землю носом пахать…
По дороге от метро он заглянул в гастроном и приобрел бутылку водки. Стоя в очереди в кассу, он попытался вспомнить, есть ли в доме хлеб, не вспомнил и махнул рукой – плевать. В случае чего Юрка сбегает, у него ноги молодые…
Он не мучился переживаниями по поводу того, как будет воспитывать сына без женского присмотра. Уж кто-кто, а он-то знал наверняка, что дражайшая Вера Степановна не задержится в кутузке надолго. Надо быть последним идиотом, чтобы пытаться пришить ей изготовление и сбыт фальшивых дензнаков, а Гусев идиотом не был. Да если бы и был – он ведь не Господь Бог. Ни один следователь на основании такого материала не выдаст ордера на арест. Да и то сказать, разве это материал? Пришла бабища в ситцевом сарафане в коммерческий банк и принесла два кило липовых баксов – смех и грех, честное слово… Отпечатки на пакете – чушь и бред. Она будет менять показания до тех пор, пока случайно не попадет пальцем в небо и не скажет то, что будет более или менее соответствовать выработанной следствием версии.
«Вот интересно, – вяло подумал он, – какая у Гусева версия? Я бы на его месте, наверное, рехнулся. Не дело, а водевиль.»
Впрочем, он догадывался, что версии у Гусева есть и что
Кассеты всякие – это уже не актуально, это вчерашний день. По мне, так пусть хоть тиражируют и в киосках продают – семейная жизнь все равно закончилась.., вот только что, на этой самой очной ставке. Эта очная ставка была похлеще любой порнографии, так что в этом смысле волноваться больше не о чем. Главный поймет, что шантаж – это шантаж, он у нас не совсем дурак, наш Главный… А папочка – доказательство того, что шантаж имел место.
Без нее – ну кто я такой, чтобы меня шантажировать?
Все так же вяло он вдруг вспомнил о том, что рабочий день еще не закончился и ему следовало бы сейчас находиться на своем рабочем месте в прокуратуре, а не брести через буйно зеленеющие дворы с поллитровкой в руке.
Он даже остановился, колеблясь и не зная, на что решиться, но в конце концов плюнул и пошел домой: семь бед – один ответ.
Дома было тихо, даже соседи сверху почему-то не топали, и воняло щами. «Черт побери, – с раздражением распахивая форточку, подумал он, – неужели это дерьмо никогда не выветрится?»
Он сунулся в холодильник – закусывать было нечем, кроме все тех же щей, которых опять, словно по волшебству, там стояла полная пятилитровая кастрюля. «Когда она успела-то? – с тупым недоумением подумал Лопатин о жене. – Ночью, что ли, варила? Или они уже сами собой заводятся, как плесень?» У него возникло искушение проверить эту гипотезу, вылив щи к чертовой матери в унитаз – всю трахнутую кастрюлю! – но он удержался, потому что отпрыска нужно было все-таки чем-то кормить. Он ведь не виноват, что родился.
«Кстати, где отпрыск-то? – подумал он. – Во дворе я его не видел… Бегает где-то. Интересно, что я ему скажу?»
Говоря по совести, это его не интересовало. В глубине души он очень сомневался, что отпрыск его о чем-нибудь спросит.
В морозилке обнаружился желтоватый кусочек сала, а в хлебнице – лежалая горбушка, уже слегка тронутая беловатым налетом плесени. Лопатин сунулся в кладовку, запустил руку в стоявшее на полке пластмассовое ведро и, пошарив среди шелухи и прочего мусора, выудил оттуда проросшую луковицу. Очистив, он разрезал луковицу пополам и присоединил к образовавшемуся на столе натюрморту.
Создав, таким образом, видимость наличия закуски, Лопатин сел за стол с твердым намерением надраться до розовых слонов. Он подумал, что было бы очень недурственно уйти в длительный запой и выйти из него, когда все уже кончится – так или иначе. Проснуться в канаве с разбитой мордой и гудящей от термоядерного похмелья головой, ничего не помня и не зная, на каком ты свете, и начать жизнь с нуля, и даже не с нуля – с глубокого минуса…
Между делом ему подумалось, что можно было бы, наверное, попытаться хоть что-нибудь сделать – нажать на какие-то рычаги, обратиться за помощью. Вообще контрмеры какие-нибудь предпринять, обходные маневры, но он точно знал, что делать ничего не станет. Им внезапно овладела полная апатия и желание плыть по течению, совершая лишь вялые рефлекторные движения.