Тень секретарши Гамлета
Шрифт:
– Там… там еж! – Растопырив пальцы, Кристи изобразила ежа.
– А-а! – разочаровался Фокин. – Ты боишься ежей?
– Я боюсь мышей, а ежи их едят.
Было что-то тонкое в этом заявлении и в этом изысканном страхе, но Севка не смог понять что.
Он достал телефон и позвонил Лаврухину.
– Мне нужно официальное разрешение следователя на свидание с отцом, – приказным тоном сказал он в трубку.
– Вот следователю и звони, – огрызнулся Лаврухин.
– Мне нужно разрешение следователя на свидание
– Ладно! – выдохнул Вася. – Я позвоню тебе, если сумею договориться. Только обещай, что отстанешь от меня на неделю!
– На два дня, – пообещал Фокин.
– Сволочь.
– Гад.
Обменявшись с Лаврухиным привычными любезностями, Севка вырулил на трассу и неторопливо поехал по правой полосе, размышляя, что делать дальше.
– Я его видела, – вдруг с придыханием сказала Кристи.
– Кого? Ежа?
– Светозара! Нет, я где-то видела его раньше! – Кристи потерла виски, стимулируя мозговую деятельность. – Точно видела! Совсем недавно.
Севке было неинтересно, где и кого видела Кристи, поэтому он прибавил газу, перестроился влево и погнал в город.
– Нет, ну где-то я его видела, причем совсем-совсем недавно! – твердила секретарша, забыв про ежа и про камеры.
Свидание с папаней назначили в два часа дня.
Севка отвез Кристи в офис, а сам рванул в РОВД. На сей раз все было правильно – в комнате для свиданий, где стояли стол и два стула.
Папаня выглядел плохо. Трезвый взгляд выдавал жесточайшую депрессию, а трясущиеся руки – губительное отсутствие алкоголя в крови.
– Есть? – щелкнул папаня себя по шее, едва Севка зашел в комнату без окон.
– Не положено, – потупился Севка, ощущая сильнейшее чувство вины перед папаней и пристальный взгляд конвойного через глазок в двери.
– А новости?! Что в мире творится, Севун? Мне тут радио не дают слушать, – пожаловался Генрих.
– «Шаттл» опять не взлетел. У него там что-то с обшивкой.
– Ты посмотри! – хлопнул себя по ляжкам папаня. – И ты говоришь – не положено?! Так он же никогда не взлетит, если ему не помочь. – Фокин-старший опять щелкнул себя по шее и вдруг серьезно сказал: – Может, пить бросить? А то видишь, какая белиберда вышла.
– Ты здесь уже бросил, – усмехнулся Севка. – И если сейчас не напряжешь свои мозги, то «Шаттл» навсегда останется без твоей поддержки.
– Навсегда, – эхом отозвался папаня, судорожно почесав то место на шее, по которому щелкал. – Севун, я где-то слышал, что вместе с алкоголем из организма выводятся клетки мозга. Вот ты говоришь «напряжешь мозги», а как я напрягу то, что давным-давно покинуло организм?
– На пару килобайт памяти я могу рассчитывать?
– Не знаю, давай проверим.
– Скажи, как у тебя очутилось спиртное, которое принадлежало убитым?
– Не
– Я приношу, – начал перечислять Севка, – ты сам покупаешь в ближайшем магазине и… Признайся, ты с могил что-нибудь таскаешь?
– Ну… – замялся папаня, – что значит «таскаю»?!
– Берешь вино и водку, которые родственники оставляют на могилах?
– Только когда голяк совсем, – покраснел Генрих.
– У тебя по три раза на дню голяк, – вздохнул Севка.
– А при чем тут убийства?
– Не знаю. Но как-то же бутылки, которые принадлежали жертвам, оказались в твоей сторожке!
– Это подстава, Севун, – зашептал Генрих. – Я не встречал в жизни еще ни одной пол-литры, по которой можно определить, кому она принадлежала до того, как оказалась у меня.
– А криминалисты на что?! Нет, у тебя точно весь мозг вытек. Во-первых, часть этих бутылок были очень дорогие, тебе такие не по карману. Во-вторых, домашнее вино, разлитое в хозяйскую посуду, ни с чем не спутаешь, и родственники его опознали.
– Ну, не знаю тогда. – Генрих Генрихович ссутулился, скукожился и стал как будто в два раза меньше.
– Вот и я не знаю, – вздохнул Севка. – Боюсь только, с этим незнанием тебя на всю оставшуюся жизнь упекут за решетку.
Папаня еще больше ссутулился и еще сильнее уменьшился.
Никогда никого Севке не было так жалко. Никогда комок в горле не душил так сильно, и впервые в жизни Фокин остро почувствовал правильность выражения «сердце кровью обливается».
– Папань, а что ты делал в «Соколике»?
– Понятия не имею. А что я там делал?
– Дачный сторож говорит, что часто видел тебя там. То ты банки алюминиевые собирал, то просто так шастал.
– Ну, значит, собирал. Значит, шастал, – безучастно откликнулся Генрих.
– Ты совсем с ума сошел?! – заорал Севка. – Совсем сбрендил?! Ты не понимаешь, что творишь своим безразличием и своей придурочной невменяемостью?! Ладно, тебе на себя плевать, но ты обо мне подумал?! Я сиротой останусь, круглым сиротой! А мне еще тридцати нет! – Севка вдруг зарыдал – всерьез и по-настоящему, – с истеричными всхлипами, соплями и слезами величиной с горох.
– Ну… ты… это… Не хорони меня раньше времени-то, Севун, – растерялся папаня. – Может это, того… правда восторжествует? Разберутся, поди, кто мне бормотуху подсунул! А в «Соколике» я банки не собирал, что я, больной или бомж какой? Пару раз заходил, не спорю, но только затем, чтобы поговорить с дачниками по поводу свалки. Я хотел уговорить их, чтобы они жаловаться на нас перестали! Наш директор кладбища пообещал через месяц свалку ликвидировать. Не расстраивайся ты так, Севун!
Севка утер слезы и перестал всхлипывать.